знал о фаллических мотивах, пришедших в храмовую архитектуру из Византии и Древнего Рима, но вот в трубах родного завода заподозрил сходство с мужским детородным органом недавно.
– Вот и все, что осталось от завода и прочего отечественного производства! – с мрачным торжеством сообщил он в пространство, ограниченное комнатными стенами.
С некоторых пор он, сменный мастер арматурного цеха, ходил на работу в силу привычки. Мог и не ходить вовсе. Начальник цеха утопал в хлопотах, никак не связанных с их обычным производством. На бывшем участке мелкой штамповки наладили изготовление окон, дверей и паркетной плашки, в лаборатории и столовой под хозяйским доглядом начальника лепили пельмени.
– Это сегодня народу больше нужно, – объяснял он своему бестолковому мастеру и небрежно делал ручкой в сторону замерших станков, будто сметал их напрочь с тела земли. – Ты лучше это… подключайся!
Машаров упорствовал в своем нежелании подключаться и, конечно, как все упертые, оставался в проигрыше. Все дольше сидел возле своего окна без дела, часто – без денег. Скоро ему на пенсию, как-нибудь дотянут с женой и матерью.
– Досиделся! Труба поехала! – говорит он себе, будто в случившемся виновато именно его бесполезное сидение.
Машаров-старший ушел из газеты, пересидев лишка после пенсии аж десять лет. И то – уволился по собственному желанию.
– Отдел промышленности, – жестко выговаривал он, увольняясь, главному редактору, предложившему еще потерпеть-поработать, – без этой самой промышленности существовать не имеет права. Нонсенс! – И, направив палец в лоб главному, спросил, обвиняя: – Куда вы ее подевали?!
С того дня Машаров-старший никуда из дому не выходил, музыкальных сходок не собирал (да и было ли с кем?!), пил по-серьезному, правда, не с утра, как большинство горьких пьяниц. За неделю до смерти перестал пить. Ни на что не жаловался, к врачам не ходил. Умер ночью, сидя за рабочим столом. Перед ним была развернута газета со статьей его лучшего ученика, который начал спиваться раньше своего учителя. Статья называлась «Запоет ли гудок заводской?».
Из двора каким-то удивительным образом исчезли дети. Исчезли футбол, песни под гитару, бои дом на дом, бокс, прятки – все исчезло. Никого – ни шести-, ни десяти-, ни пятнадцатилетних. И не услышать из распахнутого окна – хоть неделю, хоть две востри ухо:
– Витька! Быстро домой! В школу опоздаешь!
– Сережка! Обед давно на столе!
– Юрка! Я вот матери расскажу, что ты материшься!..
Будто, разом сговорившись в какой-то день X, женщины перестали рожать!
Но это ж не так! Вон по весне сколько беременных появляется на проспекте! Цветы! Будто специально дожидались тепла, чтобы раскрыть свои бутоны. А то и так: один на руках у мамы, другой на закорках у родителя, а третий важно отдыхает в коляске… Нет, мир не перестал множиться, просто произошел сбой в отдельно взятой территории. Только не спрашивайте меня, какова она по площади!
Жизнь несется с необъяснимой