На этом-то камне и оставляют люди своих больных и угасающих. Кто жизни недостоин – того найдет семья к утру хладным на камне. Других же не увидят родные никогда.
Светлого, безгрешного возьмут слуги Меш Ээзи с собой, отнесут к озеру да в воду опустят. Станет он телом силен, а духом – как младенец. Не вспомнит исцеленный ни отца, ни матери, ни имени своего, ни слов языка, на котором с рождения говорил. И станет он, среди прочих слуг, помогать людям, которых согласно озеро принять в свое лоно.
Да еще одно с таким человеком станется. Сможет он по своему желанию изменять облик свой на звериный и стаей жить с подобными себе. А жизнь былую позабудет навек. Всему своя цена в поднебесном мире.
Ойгор вернулся к вечеру – серьезный, молчаливый. Он и не посмотрел на Эркеле, поспешившую подать ему еду. Наспех поев, он вышел и долго чистил уставшую старую лошадку и о чем-то тихо шептал ей.
Эркеле ждала. Так же молча. Все, что могла она сказать, было уже произнесено. Закончив ухаживать за лошадью, Ойгор вернулся в аил. Эркеле пугало его молчание и то, как ходили у него желваки.
– Я задам тебе два вопроса, – наконец сказал он, усаживаясь на постель и пытаясь снять сапоги. – А ты мне ответишь. Коротко и по делу.
– Хорошо, – прошептала Эркеле, бросаясь на помощь мужу, видя, что разуться у него не получается.
– Ты когда-нибудь убивала человека? – Его взгляд, готовый приметить любой признак лжи, пронзал ее каленой стрелой.
– Никогда, клянусь! – горячо откликнулась Эркеле. Ойгор удовлетворенно кивнул и задал свой второй вопрос:
– Те животные, приходившие ночью в стойбище…
– Убитые, – подсказала Эркеле.
– Да. Они были как ты? Ты знала их?
– Это была моя семья, потому что родную я не помню, – вздохнула Эркеле. – Мы недолго прожили вместе, ведь я оказалась среди них лишь прошлым летом. Мы не говорили друг с другом ни на каком человеческом языке, потому что ни одного не знали. И имен у нас не было. Мы больше бродили в зверином обличье. Играли, боролись в шутку… Видел шрамы у меня на теле? Это от тех игр. Они, я думаю, искали в стойбище меня. А нашли смерть.
– Где он тебя встретил? Как поймал? Охотник, – продолжал Ойгор.
– Это уже больше вопросов. – Ее губы тронула робкая улыбка.
– Отвечай, – резко настоял Ойгор.
– Как я уже сказала, я вообще-то редко бродила по Тайге человеком. А тут пришлось. Я перебегала через ручей. Замерзший он был – провалилась. Промокла вся. Шерсть мокрая, обледеневшая – ты не представляешь, что это. Ну, я и обернулась человеком. Мокрые волосы скрутила в узел и сидела под деревом.
– Зимой, голая, под деревом, – уточнил Ойгор.
– Мне не было холодно. Но после рысьего слуха человеческое ухо с непривычки совсем глухое, да и он неспроста лучший среди охотников.
Все замолчали, только запел кайчи, заговаривая Тайгу сказом, чтобы отвлеклась Тайга, заслушалась и впустила в себя охотников. Пока отдавался эхом тот кай, старый охотник зажег можжевеловые ветки