глаз, только чуть потупил взгляд, смотрел исподолбья, буркнул чуть слышно:
– Я, господин.
Боярин завыл от злости:
– Змей! Иуда! Под корень рубишь, вражина! Говори, как было это, когда.
Прошка, видно, понял, что отпираться поздно, с ответом не медлил:
– Как в доме улеглись, я – к воротам. Завид там поджидал. Я ворота отпер, впустил. И к себе ушел.
– Ушел? А Завида назад выпустить?
– Назад он уж сам. По клетям на стену, со стены на коня…
– Конь у него, что, за воротами оставался?
Прошка кивнул.
– Один он был?
Снова кивок.
Боярин вскинул голову, быстрым взглядом окинул двор.
– Кругом что было? На дворе никого не видел? Не слышал ничего? Может, лучина где горела? Может дым из какой клети?
– Нет, господин, – Прошка помотал головой. – Тихо все было. Улеглись все. Если б не проверил, разве бы впустил?
Боярин тяжело выдохнул.
– Догад, – позвал он не оборачиваясь. – Бери этого Иуду да дай ему сотню розг. – И, посмотрев Прошке в глаза, добавил. – А там как Бог рассудит. Выживешь – твое счастье, а издохнешь – поделом! Ну!
Боярин настороженно обернулся. Дворовые стояли, не двигаясь, смотрели на него пристально, тяжело дыша сквозь заледенелые усы. Глаза боярина округлились.
– Да вы… что?! Белены объелись? Смерды! Это вы на меня думать собрались?! На своего господина?! Собственными руками передушу… – прошипел он сквозь зубы, обводя дворовых жестоким, карающим взглядом. – Догад! – позвал боярин властно, не глядя в сторону холопа.
Один за другим дворовые опускали глаза, виновато, словно побитые собаки. В следующий миг один из них, видно тот самый Догад, поспешно вышел из полукруга, приблизился к Прошке и подтолкнул его плечом. Прошка дернулся, бросил взгляд на Догада, но в тот же миг послушно потупил глаза и шагнул вперед. Они с Догадом еще не скрылись за домом, а боярин уже принялся давать распоряжения. На дворе оставались только псарь да еще один холоп. Ему-то боярин и наказывал:
– Живо буди Михая, пусть сколотит гроб. Бери еще людей, тело на сани и на погост, а ты за попом беги. Пусть похоронит по-христиански. – Боярин отстегнул с пояса кошель, швырнул дворовому. – Попу накажи чтобы молчал, да скажи, что как на Москве успокоится, я сам к великому с челобитной поеду, сам душегубца найду, только до срока пусть язык под замком держит. Да, – боярин словно опомнился.– Всем то же от меня скажи. Пока я сам на Москве не разберусь – не было сегодня ничего, слышали: не было!
Дворовый в тот же миг бросился прочь.
– Беги к воротам, спускай собак. – обращался боярин уже к псарю. – Если кто чужой был, далеко уйти не мог. Собаки по следу найдут. Пусть хватают и рвут, а там разберемся. Собак спустишь – ко мне иди. Я двор осмотрю. Может следы остались.
«Ату! Ату!» – закричал псарь, и свора отозвалась