которая подарит ему П, СП.
Однако с Ферди она не разыгрывала недотрогу. Она почувствовала, что краснеет, вспомнив, как быстро развивался их роман. Когда он схватил ее и поцеловал в первый раз, решила, что это потому, что он знает. Она солгала насчет кольца, и такова цена, которую придется заплатить. Но с тех пор Мэдди поняла: Ферди невдомек, что она, по сути, преступница. Она нашла ломбард, где особо не заморачивались с оформлением бумаг (в ее нынешнем районе это оказалось нетрудно), и там ей заплатили половину того, что предлагал Вайнштейн – но это уже был чистый барыш. Мэдди потратила деньги на покупку вещей для квартиры – приобрела металлические стулья и стол с мраморной столешницей, бархатные декоративные подушки, красивый ковер.
Она зашла в «Улей» и купила крепкого кофе навынос. Лежа на кровати – такая растленность лежать на кровати днем, если не больна, – она попыталась сосредоточиться на взятом из библиотеки романе Сола Беллоу[46] «Герцог». Стихи, которые она когда-то любила и которые, будучи подростком, пыталась писать сама, больше не трогали ее, но интереса не вызывали и романы, которые рекомендовали в библиотеке. Она выбрала «Герцога» только потому, что кто-то в «Хадассе»[47] назвал эту книгу антисемитской, а по этому вопросу она предпочитала всегда составлять собственное мнение. Пока что Мэдди была не согласна с тем, что Беллоу – еврей, ненавидящий сам себя, но ей было неприятно, что вторую жену героя романа зовут Мадлен, то есть почти так же, как ее саму. Эта самая Мадлен была ужасным человеком, и Мэдди было трудно не принимать это на свой счет.
Интересно, станет ли когда-нибудь она сама чьей-то второй женой? Ей хотелось жить полной жизнью, жить взахлеб, но возможно ли это в длительном браке? В первые годы их с Милтоном очень сильно тянуло на секс. Ее так даже слишком. Она и сейчас смущенно краснела при воспоминании о том, как за неделю до свадьбы они сидели в машине рядом с парком Силберн Арборетум и едва не сделали это.
Он сказал «нет».
Он сказал «нет».
Она обхватила его рукой; ей доводилось делать это только с ним и с еще одним мужчиной, но об этом она никогда не писала в блокноте. В нем она, подобно какому-нибудь полководцу, писала только о той территории, которая была отвоевана у нее самой. Ей никогда не приходило в голову описывать собственные вылазки, а потом настало время, когда она вообще перестала что-либо писать, когда не могла даже помыслить о том, чтобы признаться в том, что она делает – и с кем.
Она развела ноги и попыталась направить Милтона внутрь себя; ей казалось, что это самый большой дар, который она может ему преподнести. Они были помолвлены, почти женаты. Так что не было ничего дурного.
– Не хочу лгать перед Богом, – сказал Милтон.
– Конечно, – ответила она, и никогда не подводящие инстинкты подсказали ей, как спасти свое достоинство, репутацию. – Просто ты сводишь меня с ума, Милти.
В свою первую брачную ночь она не забыла изобразить боль,