в прошлом году, глядя, как при отцовых словах лицо Аникея вдруг враз замкнулось, резко очертились скулы, сузились глаза, дал себе обещание – выспросить у брата, что не так. Но за короткое время братнего отпуска поговорить с Аникеем так и не удалось. А потом брат уехал обратно в Кронштадт.
Но ведь отец прав!
И служба важнее личных обид!
Или – нет?
Влас с досадой стукнул по колену кулаком и поднялся на ноги. Над Онежской губой уже царила полная ночь, хотя светло было, словно днём. Лето. Северные ночи светлы. Тёмной приземистой тенью висел вдалеке над водой Кий-остров, совсем рядом журчала на заплотах вода Онеги. Засиделся и сам не заметил, пора бы и спать укладываться. Ночи-то осталось – пара часов всего. На рассвете котляны отходят в море, и опоздавшего ждать не станут.
Дверь еле слышно скрипнула сзади (давно не мазал петли, – отметил про себя Влас), и на пороге возникла закутанная в полушубок (холоден на Белом море май) фигурка матери. Влас слегка отступил назад под её взглядом, сошёл с крыльца на мостовины – двора у них не было, так же как и у всех в Онеге.
– Надумал всё же? – с упрёком спросила она. Шёпотом спросила, но шёпот отдавался в ушах колокольным звоном. Влас покаянно опустил голову. К чему слова, если всё понятно и так.
– И чего тебя туда несёт?! – всплеснув руками, воскликнула мать уже громче. – Ведь не бедствуем мы! Да и не к лицу тебе…
Влас молчал. Чего говорить зря, если он и сам не может объяснить, почему опять идёт в море. Просто знал – надо.
– Или ты из-за Акульки? – подозрительно спросила вдруг мать, уперев руки в боки. – Ну, говори!
– Чего говорить? – внезапно охрипнув, удивился Влас материному напору. – Нечего и говорить тут…
– Не увиливай! – в голосе матери звякнуло железо. Словно столкнулись ухват с чугуном или кочергой. Она заметно погрознела – кровь буйного Ряба Седунова сказалась в своей правнучке. – Говори, как есть – из-за Акульки с её отцом в море идёшь?!
– Вот ещё! – возмущённо вскинулся Влас. Он не лукавил – никогда он не думал об Акулине как о своей подруге, невесте, жене, наконец. Никогда. Только вчера, у Спиридона в сенях… и то там больше было смутного и невнятного опасения, что Акулька сама чего-то захочет, чем желания, чтобы она этого захотела. – Чего тебе в голову-то взбрело?! Не было у меня и в мыслях даже!
Он почувствовал, что краснеет
В мыслях-то было что-то, Власе, не отпирайся.
– А с чего тогда?! – не уступала мать, подшагнув ближе и пристально глядя на мальчишку. – Ну?!
– А чего? – невнятно сказал Влас, отводя глаза.
– Ты вообще понимаешь, что для нас это вообще-то позор? – тихо спросила она наконец. Влас обессиленно опустил руки, понимая, что ещё несколько слов – и она его переубедит. – Мы дворяне теперь…
Ну да, дворяне, – Влас горько усмехнулся. – Новодельные. И от мужиков отбились, и к дворянам не приросли. Так и болтаемся, как дерьмо в полынье. И те нас ненавидят, и другие презирают. Ни богу