двести.
Травинок двести.
Меня качало от усталости. Коленька крепко заснул… И тут я увидела, что в плетёной люльке, на дереве сидит снайпер спиной ко мне и целится из автомата. Или ружья. Я не разбиралась в оружии.
– Ага, гад, по людям стреляет! Не даёт им выйти!
Я живенько присела на корточки. Подстелила куртку и положила на неё ребёнка. Стала наблюдать. Прошло минут двадцать или больше, а может меньше и вообще не двадцать, но снайпер вылез из люльки. Потянулся. Автомат прислонил к дереву и пошёл вперёд. Не знаю, может по нужде или так прогуляться перед сном. Но я, как ненормальная вскочила на ноги, рванулась вперёд, схватила автомат и нажала на курок. Точнее, всё было медленнее: я присмотрелась, куда пошёл снайпер, посчитала, сколько он сделал шагов. Подумала: сейчас иди никогда. Точнее высчитала свою скорость бега, и поняла – успею схватить в руки автомат. И успею выстрелить. Либо мы с Коленкой – либо он, это гад!
Вообще, я всего два раза стреляла в тире. И один раз в техникуме при сдаче норм ГТО, раньше были такие сказочные соревнования! Стреляла я хреново. Но помнила, как надо нажимать на курок, что бывает сила отдачи и синяки на плече. И ещё помнила странное выражение: калашом от живота. Мне такие противные вещи писал на фейсбуке русофоб сбежавший в Иллинойс.
– На, сука! Получай! За маму Коленьки! За похищенного Нестора. За русских! И против твоей жалкой гнусной русофобии хрен эмигрантский!
Я услышала вскрик снайпера, укокошившего тысячи русских. Его гневное: откiда ты, дура, взялась! И увидела, как снайпер рухнул, обливаясь кровью! Ужас. Ужас! Пальцы сами нажимали на курок. И я кричала: калашом от живота! Тра-та-та!
Я лупила до тех пор, пока не кончились патроны. Ты сам пришёл убивать меня! Моими руками убивать меня! Я тебя не звала!
Коленька даже не проснулся. Может, я не орала, как оглашенная? И, может, пули летели неслышно? Может, я вообще не стреляла? И никакого снайпера не было в сетчатой люльке на дереве? И разве в люльке удобно? Внизу под деревом стояла алюминиевая кружка с чаем. И валялись галеты. Немецкие со вкусом сосисок. Я их съела. И даже чай выпила. Механически. Словно я робот. Словно я «руси партизанш»!
Коленьку я тащила с трудом. У меня руки онемели. Ноги были, как ватные, не мои, а чьи-то чужие деревянные, дубовые…
Крайний дом оказался не тронутым, даже стёкла не разбиты. И двери легко открывались. И кровать с одеялом, с простынями и подушками. Можно было раздеться до белья. Помыться в ванной, точнее ополоснуться из ведра: лицо, шею, руки. Двери в ванную красивые с цветными стёклышками… Война ушла далеко. Её не стало. Видимо, на этой окраине был последний снайпер, который держал в страхе окраину. А теперь он валятся в земляничной траве и его скоро раздерут голодные псы города.
Нацизм – это кровавая секта.
Жуткая, страшная.
Люди, оболваненные призывами секты, одурманенные её парами, её лекарствами, борщевичной похлебкой амфетамина, вы же такие же русские. Малороссы, окраинные русины, вы же наши братья, обманутые, объегоренные, обмайданенные, еврофильные, уставшие