не нужны ему, он и без них мог бы уйти. Просто не хотелось ему им показываться. Он стоял за деревом и смотрел на них. Тот, который стоял на коленях, на могиле, его теперь бережно вели под руки. В какой-то момент мужику приоткрылось лицо этого мальчика. Он был поражен. Никогда ему не приходилось видеть такого лица…
Нет, не боль отразилась на его лице. Не так это было. Он сочился болью, как сжатый в руке плод сочиться соком. Тело мальчика держалось вертикально только потому, что рядом была девушка и тот, кого она называла учителем…
Наконец они скрылись за могилами. Без них мужику даже стало легче дышать. Он остался один. Ему было плохо. Его поташнивало. Он похлопал себя по карманам, потом чертыхнулся. Сигарет не было, можно было и не искать. Шатаясь, от неизвестно откуда взявшейся слабости, мужик присел на скамеечку, на которой сидели совсем недавно учитель и девчонка. Ему было холодно, руки дрожали. Во рту стояла было кисло-горько. Он понимал, что сейчас он плохой ходок, что ему надо передохнуть, отдышаться. Что-то двинулось к нему, от неожиданности он чуть не упал со скамейки, но оказалось, что по земле стелиться дымок. Мужик, опираясь на скамейку, попытался оглянуться и увидел, что дымится на земле окурок. Воровато оглянувшись, никогда не приходилось ему подбираться окурки, его коробило от этого, но сейчас и здесь, это было как чудо. Пальцами, которые ничего не чувствовали от холода, только с третьей попытки он смог поднять сигарету и сделать с облегчением пару глубоких затяжек. Ему стало легче. Ему стало почти хорошо…
Докуривая, бережно, что бы, не пропало, даже самой малости он с любопытством осматривался. Больше всего, его интересовали эти три могилы, точнее одна, крайняя, на крест которой были повязаны эти совершенно лишние предметы. Ни смотря на то, что надо было идти домой, он заглянул за оградку так, что бы прочитать надпись на табличке…
Стон. Откуда-то из глубины, которая и не значиться в медицинских учебниках о человеке, вырвался наружу. Надписи. Вот они. В центре – жена его бывшая – Елена Серафимовна. Справа – новый ее муж, оказалось, что зовут его Максим Григорьевич, а слева – значит от сердца – дочка его – Иришка. К которой он шел весь сегодняшний день, и вот, наконец, дошел.
Приготовился он к слезам, но те не лились, ведь должны были, но нет…, то ли замерз он, то ли…. Шагнул он за оградку. Захотелось посмотреть ему на лица. Но лица, которые прежде были ему родные, испугали его. Они были чужими. Больше всего испугала его веселая улыбка Иришки. И рванулся он назад, но заплелись озябшие ноги одна за другую, споткнулся он о чью-то старую могилу и начал падать, медленно, наблюдая, как приближается к его лицу страшный, изъеденный временем и погодой, угол могильной плиты. Хрясь-чавк, и угол, проломив череп, вмешался в мозг. Набросились холод и темнота…
Темнело. Звезды только предчувствовались. По дорожке, медленно, спотыкаясь на каждый шаг и черно матерясь, шел по тропинке местный житель – кладбищенский бомж. Ни цвета кожи, ни возраст из-за темноты и грязи определить было невозможно. Был он пьян. Был он болен. Был он одинок. И когда тропинку ему перегородило тело, принял он его за своего соседа, такого же бомжа, который квартировал