мою невесту, – раздался холодный голос над моей головой.
Я снова вспыхнула от непререкаемой уверенности, прозвучавшей в этих словах.
Пусть даже Эйлер при этом заступался за меня, мне это не понравилось. Это звучало так, словно он беспокоился, что ему попортят дорогостоящие ковры. Я не его принадлежность, чтобы он решал, как поступать со мной.
Невеста! Да как он смеет так меня называть? Он отлично знает, что я не давала своего согласия. Или как раз поэтому? Нравится выводить меня из себя?
Отец, напротив, явно обрадовался. Лицо разгладилось, и мне показалось, что он облегчённо вздохнул.
– Прошу простить, я немного погорячился. Моя дочь несколько своевольна, и чтобы привести её в себя, порой нет средства лучше, чем лёгкая оплеуха.
– Если её ещё раз ударят или накажут как-то по-другому, пока она будет под вашей крышей, отвечать за это будете вы.
Он угрожает отцу! Гисово порожденье!
Я не могла понять, как относиться к этому. Меня злили уверенность Эйлера, его поведение, и в то же время в глубине души где-то расплывалось тепло от мысли, что меня защищают. И одновременно это ощущение тепла тоже выводило меня из себя – почему я покупаюсь на дешёвые жесты?
А отец побледнел, потом покраснел, дёрнулся кадык. Я видела, как ему тяжело стерпеть этот вызов, как хочется схватить наглого щенка, приказать выдворить отсюда… но мы не могли позволить себе продолжать войну с Гардами.
И отец сдержался, только сказал:
– Ручаюсь, никто не коснётся её и пальцем, – метнул суровый взгляд на меня и прикрикнул: – Иди к себе!
Я повиновалась. Внутри бурлила злость, но я плохо понимала, против кого именно она направлена. Я напоминала себе щепку, которую уносит бурная река. То я негодовала на отца, то на Эйлера, ведущего себя так по-собственнически. То на саму себя, хотя я не могла помешать ни одному, ни другому.
На пути – испуганные взгляды, перешёптывания, прекращавшиеся сразу, как только я проходила мимо. Слуги не знают, что происходит, но чувствуют неладное. Слуги всегда так.
Рея… я с запозданием вспомнила о сестре и поморщилась. Впрочем, ладно, её никто не станет бить. Отец понимает, что без меня ей и в голову не пришло бы удрать.
Я едва успела переодеться, как дверь комнаты без стука растворилась. Вздрогнув, я уставилась в ту сторону. Испугалась, что это снова отец, но на пороге стояла илирма Готтон. Как всегда, тщательно причёсанная, так, что на гладких волосах мышиного цвета играет свет, и так же тщательно одетая – длинный убористый ряд пуговиц, монументальная грудь украшена лишь строгим бантом под самое горлышко, пышная полосатая юбка накрахмалена так, что поставишь её – так и останется стоять на полу.
Камеристка окинула цепким внимательным взглядом меня, комнату, сброшенную одежду – и выразительно скривилась:
– Какой позор!
– Что? – переспросила я, чувствуя, как в груди взвихряются предвестники бури.
– Позор! – повторила илирма Готтом звучным поставленным контральто. –