роману «Вступление» и был забракован. Рано утром следующего дня автора разбудил телефонный звонок. Вот что рассказывал он о последовавшей «беседе» с Мастером:
«– Ну? – осведомился Мейерхольд.
“Сейчас скажет, что меня будут судить, – вяло подумал я. – Вообще, есть за что!”
– Худо тебе?
– Плоховато!
– Гвардейские офицеры в старой армии в твоём положении застреливались, – со смешком произнёс Мейерхольд. – Ты читал об этом?
Тут я разозлился. Он не давил сейчас меня своим присутствием – этот человек. Я не видел его и не боялся. Пусть швырнёт трубку, а я с первым же поездом уеду в Ленинград. И вообще всё было кончено, кончено навсегда. Я заявил, что сценарий дрянь, что вся затея – халтура, что нынешний просмотр – логическое завершение нелепого замысла. Потом я выдохся и замолчал. С меня лил пот.
– А ещё что?
– Ничего, – буркнул я. – Посплю и уеду.
И тут Мейерхольд сыграл спектакль. Но боже, как это было грандиозно, этот удивительный театр для троих в седьмом часу утра. Третьей была Зинаида Николаевна Райх. Держа трубку у рта, так, чтобы я всё слышал, он сказал Райх с непередаваемой интонацией отчаяния:
– Понимаешь, ему, оказывается, не понравился сценарий с самого начала. Но он не решился мне об этом сказать.
Наступила пауза. И вновь я услышал голос Мейерхольда.
– Произошло трагическое насилие над его творческой индивидуальностью. Ты только вникни в эту бездну, Зина, пойми эту трусость заячьей молодости, это отсутствие собственного мнения, это…
– Не так! – заорал я.
Но он не слышал. Он говорил:
– А теперь мы пропали. Мы не получим пьесу о том, что так нас с тобой радовало в его книге, зритель не увидит этих немецких безработных инженеров, не увидит смерть Нунбаха, не увидит…
Спектакль продолжался долго. К концу его я почувствовал себя виноватым во всём.
– Выспись! – сказал Мейерхольд. – Завтра начнём всё с самого начала.
Сердце моё билось. Мы с тобой! Я с самим Мейерхольдом!»
Райх безоговорочно поддерживала Всеволода Эмильевича в борьбе за своё право на самобытность, за новые пути в развитии любимого детища – ГОСТИМа. Зинаида Николаевна решилась, казалось бы, на невозможное – написала отчаянное и дерзкое письмо Сталину: «Я с Вами всё время спорю в своей голове. Всё время доказываю Вашу неправоту в искусстве. Я в нём живу больше 20 лет; Толстой (простите, что, почти как Хлестаков, я говорю – “и я”) писал статью об искусстве 15 лет; Вы были заняты не тем (искусство – надстройка) и правы по тому закону, который Вы себе поставили…»
…Интересная и насыщенная «другая жизнь» Зинаиды Николаевны Райх была прервана закрытием Государственного театра имени Мейерхольда и арестом его основателя и руководителя. А затем кому-то потребовалось лишить её жизни (вопрос тёмный и нерешённый до сего дня). Словом, сознательная жизнь красивой и неординарной женщины началась с драмы (С. Есенин)