Так вот, я тоже не желаю, чтобы от меня скрывали то, что происходит вокруг. Пока в один момент не окажется, что это касается моего дома и моей семьи. Сидеть, как курица на насесте, пока не потащат на колоду – это не по мне! На Харальда надежды мало, он слишком боится за меня и ребенка, хочет оградить от всего. Я с ним тоже, конечно, поговорю, но думаю, толку не будет. Ларс! – Урсула чуть ссутулилась, губа ее предупреждающе вздернулась, сейчас эта красивая женщина походила на зверя, хищницу, защищающую свое потомство. – Я чувствую, грядет что-то страшное. Можешь думать, что хочешь, но сейчас ты единственный человек в Мёнлусе, кому я могу доверять и на кого надеяться.
Приехавшие из города прознатчик и доктор быстро сделали вывод: Асвейг Кнет действительно покончила с собой.
Вызвали подозрения вещи, валяющиеся у открытого сундука в чисто прибранной аккуратной комнате, но родственники утверждали, что ничего из дома не пропало. Так что вряд ли хозяйка стала жертвой внезапно застигнутого ею вора.
Что бы ни заставило молодую красивую женщину сунуть голову в петлю из собственного пояса, физическая сила к Асвейг не применялась.
Льот Кнет был оправдан. На лбу у него краснела свежая ссадина, но мужчина сказал, что споткнулся и ударился в сенях о косяк так, что «аж в глазах потемнело». Потому и не успел к Асвейг. Прознатчик нашел на указанном месте следы крови.
Люди на похоронах Льота не сторонились, молодого вдовца явно жалели.
А вечером Кнет пришел в Мёнлус.
Они с Харальдом стояли друг напротив друга, двое мощных молодых мужчин, но если Вермъер походил на живого человека, то арендатор его – на бледную статую. Статую старика.
– Доброго дня, хеск Харальд. Хочу от аренды отказаться.
– Льот, если ты из-за…
– Нет, не то. Что заперли меня да истинников из города позвали, так я вам даже благодарен должен быть. Иначе, думаю, уже за Асвейг наладился. И люди обо мне теперь плохо думать не будут, по закону оправдан. Только уехать я хочу. Моченьки нет. Мы ж этот дом с Асвейг для нас двоих ставили. Продайте вы его, что ли. И еще спросить хотел. У вас в Мёнлусе, говорят, колодец глубокий. Дозвольте туда бросить, – Льот протянул крепкую руку, на раскрытой ладони лежали золотые сережки с красными камешками. – Асвейг хотела. Я купил. Пришел, она спала. На подушку положил. Думал, увидит, обрадуется. Потом хотел в гроб положить… Но вдруг она из-за них… Обидел ее как-то… По-другому-то – почему?.. Не с чего было! Любили ж друг друга. Сережки купил, порадовать хотел. А теперь Асвейг не надо. И мне без нее ничего не надо. Как же так вышло-то, а?
Повернувшись, Льот побрел прочь. И, пока шел, все разводил руками, пожимал плечами, будто разговаривал с кем-то, но никак не мог понять услышанные ответы.
Сам не знаю, какой фунс потащил меня на хутор Кнетов. Мне не было нужды оправдывать Льота или найти доказательства его вины, и я вряд ли смог бы приблизится к истине. Но вот двинулся зачем-то один, даже Харальду