Он устроил в оперном театре выставку скульптурных творений и рисунков юного дарования! Все работники театра были покорены работами Ситникова-младшего! Помню его желтого пластилинового Жирафа и на красном пластилиновом диске диаметром сантиметров двадцать цветной пластилиновый барельеф головы Ленина. Я был рад за Кирюшу, хоть и считал эти его успехи сильно и умело разрекламированы его папой. Мой же папа стал почему-то придерживаться другой крайности, что никакие мои художественные данные форсировать не надо. И в школу-интернат для одаренных детей при Академии художеств в Москве отправлять меня не надо. Через пару -тройку лет и рука будет тверже и кругозор еще больше- тогда вот и пора будет учить меня художествам. Но оказалось поздно- интерес к рисованию и лепке остыл.
Кирюша стал дружить с Ирой Друзиной- дочерью покойного скульптора Друзина, хорошей скромной девочкой из нашего подъезда. Не то, что я как-то ревновал, но было обидно, что мой друг почти с младенчества во дворе все чаще играет не с нами, мной, Крысановым, Ильбьюшкой и Радиком, Лешей Мамонтовым, Севой… в общем, как в песне, нас на бабу променял!.. Тогда я так посчитал, а зря.
Вот оно, дыхание того, что помню и люблю! Огромный родной мой мир. Пусть даже имеет место здесь кроме всепоглощающих радостей и то, что не на шутку расстраивало, о чем хотелось забыть. Даже счастливая пора детства содержит разные моменты. Жизненный мир человека даже в раннюю пору жизни охватывает столько людей, событий, переживаний…
ЧАСТЬ 2-Я. ДИКОВИННАЯ ПТИЦА
Глава первая. Звуки музыки
Несмотря на то, что в школу для одаренных в области изобразительного искусства родичи отдавать меня не- стали, я, все-таки, поучился у учителя, который впоследствии посвятил себя открытию одаренности детей в …музыке. Этого учителя музыки звали Герман Витальевич Зверев. Я им никак выделен не был, но за слух и пение получал одни пятерки. Высокий, худощавый с широко открытыми голубыми глазами, с едва обозначенной вокруг рта темной эспаньолкой, короткой стрижкой с очень высоко подстриженной челочкой, как бы чуть странноватый, в темно-синем джемпере и узких черных брюках, Герман Витальевич словно являл собой некую незнакомую диковинную птицу. Он говорил четко, но с какой-то нездешней музыкальной меланхолией. Такого склада люди витают в духовных мирах и ничего, как правило, не умеют делать руками. Но не таков оказался наш учитель пения. Он сделал в классе светлые пюпитры и ступени, как в амфитеатре или концертном зале. На стене на красных квадратах дээспэ светлые черно-белые портреты Баха, Моцарта, Бетховена, Шуберта, Грига… Даргомыжского, Чайковского.
На противоположной стене – выпиленные из тонкой авиамодельной фанеры цветные некоторые инструменты симфонического оркестра, включая скрипку и альт. Но главное- нигде не виданное чудо- Цветомузыка! Он сделал