убеждал, что ничего еще не потеряно, но действовать нужно быстро. Слова добирались до него еле-еле, как сквозь вату, и не производили ровно никакого действия. Их неприятная, будто запах нашатыря, резкость, раздражала и отталкивала, он изо всех сил старался улизнуть в убаюкивающий мир апатии.
Вдруг поймал какую-то мысль: «А что говорят в Париже?»
– Ничего, Сир. Час назад я еще ничего не знал. Просто следует поторопиться. Нужно немедленно распустить обе палаты, пока депутаты не начали свару. Вашему величеству придется объявить временную диктатуру, мы все сплотимся вокруг вас и благодаря вашему гению родину еще можно будет спасти. Совет собрался, министры ждут ваше величество.
Да, уже десять, все должны быть здесь. Как будто Даву вдруг стал Наполеоном, а того, кто раньше был Наполеоном, больше нет. Ему предлагают начать все сначала, а он не может заставить себя выйти из комнаты. Видно, два раза не начинают.
К 18-му брюмера он победил при Монтенотте, Лоди, Арколе, Шебрейсе, Абукире и еще в двух десятках сражений, знал, что судьбе перед ним не устоять, вокруг отчаянные сорвиголовы, готовые за него умереть, ему всегда везет и главная слава впереди. Теперь она позади. Ему перестало везти, вокруг трупы тех самых сорвиголов, а впереди ничего.
Неожиданно увидел себя в зеркале: потухший взгляд, всклокоченные волосы, застывшее, как посмертная маска, лицо. Говорил умирающему Дюроку, что человек должен жить до конца, даже когда от жизни ничего не осталось, кроме боли. Поучать легко. Правда, все равно не смог бы дать другу вожделенного морфия. А теперь его очередь. Рывком встал и снова стал императором. Прошел в золотую гостиную с панелями, расписанными восточными орнаментами и диковинными зверями. Там уже с полчаса ждали министры. Теперь от него исходили обычная уверенность и сила. Тщательно выговаривая слова, объяснил им, что произошло на плато Мон-Сен-Жан.
– За два месяца я призвал в Национальную гвардию 180 тысяч человек, неужто не смогу найти еще 100 тысяч? Призывники закроют собой бреши в наших рядах и несколько месяцев такой борьбы подорвут решимость коалиции. Чтобы спасти страну, мне нужна диктаторская власть. Конечно, только на то время, пока враг во Франции. Я и так могу ее взять, однако правильней, если палаты предложат сами.
Министры, в других вопросах мало склонные к единомыслию, дружно соглашались с Коленкуром.
«Сир, они только и мечтают воткнуть вам нож в спину», – с горечью воскликнул Реньо Д’Анжели, его обычный докладчик в Сенате. «Депутаты не поддержат ни срочной мобилизации, ни новых налогов, ни, тем более, диктатуры» – вторил ему адмирал Декрэ, морской министр. Но все, что умеет Реньо, – писать складные речи, Декрэ не может и этого. Они по-своему преданны, а что толку. И никто не предлагает решительных мер.
Кажется, он снова был собой. Таким его всегда знали.
Да нет, к чему лукавить. Генерал Бонапарт ни с кем бы сейчас не совещался, но гонцы давно бы скакали во все стороны, а генералы и министры выполняли его приказы.
Фуше говорил