не выходить за рамки современности – никакого подобного инструмента я вообразить не могу, – отзвался доктор, страдальчески выгнув бровь. – Перерубить человеку шею даже очень грубо – нелегкая задача, а здесь у нас вполне чистый разрез. Такое можно было бы осуществить боевой секирой, или старинным топором палача, или не менее старинным двуручным мечом.
– Господи боже! – истерически вскрикнула герцогиня. – Здесь нет ни секир, ни двуручных мечей!
– А скажите, – промолвил Валантэн, продолжая быстро писать, – можно было это сделать французской кавалерийской саблей?
Тут в дверь постучали, и почему-то от этого негромкого звука у всех кровь застыла в жилах, как от стука в «Макбете».
Среди общего оцепенелого молчания доктор Симон с трудом выговорил:
– Саблей… Да, пожалуй, можно.
– Спасибо, – поблагодарил Валантэн. – Иван, входите!
Надежный Иван ввел в комнату майора О’Брайена, который в конце концов снова отыскался в саду.
Ирландец, весь взъерошенный, замер на пороге и с вызовом крикнул:
– Что вам от меня надо?
– Пожалуйста, садитесь, – учтиво и ровно ответил Валантэн. – Однако вы без сабли… Где она?
– В библиотеке на столе оставил, – буркнул О’Брайен. В минуты волнения его ирландский акцент заметно усиливался. – Она мне мешала, цеплялась за все…
– Иван, – приказал сыщик, – будьте так добры, принесите из библиотеки саблю майора.
Слуга исчез, а Валантэн вновь обратился к Нилу О`Брайену:
– Лорд Галлоуэй говорит, вы ушли из сада как раз перед тем, как он обнаружил труп. Что вы там делали?
Майор с бесшабашным видом бросился в кресло и воскликнул на чистом ирландском:
– Да так, луной любовался! Единение с природой, дружище.
Последовало тягостное молчание. Оно все длилось и длилось, и наконец вновь раздался ужасный в своей банальности стук. Иван предъявил собравшимся пустые стальные ножны и пояснил:
– Больше ничего не нашлось.
– Положите на стол, – велел Валантэн, не отрываясь от своей писанины.
В комнате наступила тягостная тишина – такая бывает в суде, когда объявляют смертный приговор. Беспомощные восклицания герцогини давно уже отзвучали. Непомерная ненависть лорда Галлоуэя была утолена, и вместо нее пришло даже нечто вроде отрезвления.
Тут неожиданно заговорила леди Маргарет – звонким, чуть дрожащим голосом, каким говорит отважная женщина, если вынуждена высказываться на публике:
– Я скажу! Мистер О’Брайен не может вам ответить, что он делал в саду, поэтому отвечу я! Он просил меня выйти за него замуж. Я отказала. Я объяснила, что в силу обстоятельств могу подарить ему только свое уважение. Он немножко рассердился. Кажется, мое уважение ему не требовалось. Любопытно, – прибавила она с бледной улыбкой, – как он теперь к нему отнесется? Потому что я снова предлагаю ему свое уважение. Я готова где угодно поклясться, что он ни за что не сделал бы такого!
Лорд Галлоуэй бочком придвинулся к дочери и стал