преддверием, кануном, прологом, репетицией. Или даже не футуризмом, а самой литературой? Но почему тогда словесность никак не решится сделать этот шаг? Потому что тогда вся история письма превратится в иллюзию начала? Нет-нет, не станем торопиться, даже нашему непримиримому бунтарю эти заявления покажутся слишком категоричными. Пока – просто читать, не требуйте ничего большего.
Эй, рраскаччивай. И-ювь (свист в четыре пальца). В песнях пьяных без вина. Разгадайте смысл чудесный. Нам ли юность не дана. Вы, развалившиеся, разветртесь! Тлейте мхами! Расплещутся долгие стены. Я стану тяжелым и темным. И не догадаюсь, зачем в густеющем воздухе резче над садом очертится шлем. Буду дик я дважды. Бейте в площади бунтов топот! Мы спустимся просто на грезном веере на брошенный нами кусочек жалости. Ты скоро выйдешь замуж, меня ж – к мокрицам, где костоломный осьмизуб настежь прощелкнет. И если жесток перекресток двух белых, двух тихих дорог, я буду стоять, как подросток, который от горя продрог. Когда часы лукаво спелые свой завершат живой прилив.
Минутная стрелка четыре раза обернется вокруг циферблата. Как поезд на кольцевой линии. Как бегун на длинные дистанции, упорно огибающий окружность огромного стадиона. Как Земля, вращающаяся вокруг Солнца. Как Луна, вращающаяся вокруг Земли. Как мотылек, кружащий вокруг пламени. Хватит блистающих метафор. Петр устанет от книги и спрыгнет со своей полки. К его удивлению, никто из попутчиков не переменит занятий (впрочем, непрерывное чтение странного молчуна к этому моменту станет новым источником изумления окружающих и вызовет не одну серию насмешливых перемигиваний и подтрунивающих шептаний). Гляди, гляди да смотри глаза не прогляди, – пережевывая отварную картофелину, обронит (понятное дело, не размятое зубами земляное яблоко, а упомянутую несколькими строками выше поговорку) одна из участниц дурацкого турнира, обращаясь не то к себе, не то к Петру, не то к партнерам, не то к престарелой кроссвордистке, не то ко всем сразу (неужели и к проводнику? – спросите вы, но мы галантно уклонимся от ответа; сказать правду, сейчас не время для подобных не слишком учтивых вопросов). Не говоря никому ни слова, наш герой направится в вагон-ресторан. Книга, а в ней кукиш да фига, – то ли послышится ему вслед еще одна незамысловатая мудрость, то ли беззвучно всплывет гаденьким смешком откуда-то из дремучих глубин оцепенения.
На этот раз путь сквозь состав окажется почти бесконечным. Ему некуда будет торопиться, и к тому же прокуренный тамбур представится весенней свежестью в сравнении с жарким, тяжелым воздухом плацкарта. Он простоит какое-то время в надтреснутой тишине, не обращая никакого внимания на загаженный окурками пол и мелькающие за решетчатым стеклом тени. Скорее всего, закроет глаза. Потом люди в соседнем вагоне будут, цедя припасенную в серых термосах похлебку (что-то среднее между бульоном и компотом), беседовать о футболе (этой странной игре, в которой подавляющему большинству игроков не дай бог коснуться