в постель.
В постели внучка академика снова разнюнилась, пришлось утешать, слушать ее ненужные рассказы о том, каким хорошим был дедушка.
Ну, был да сплыл: все дедушки рано или поздно умирают.
Правда, не всех убивают, но это уже мелочи.
Поигрывая серебряным ожерельем на груди внучки академика, Федор размышлял о том, как лучше с ней расстаться. На время следствия придется повременить, лучше все же держать руку на пульсе, а вот потом…
– …и я не знаю, что делать! – произнесла девица, и Федор едва сдержал зевок. Его бабка, та самая, которая лупила его шлангом от пылесоса и сейчас, после основательного празднования Восьмого марта, под завязку пьяная, лежала и храпела, обычно в таких случаях советовала: «Снимать трусы и бегать!»
Вряд ли внучка академика с благоговением отнеслась бы к этой бабушкиной мудрости, тем более трусиков на девице на самом деле не было – Саша, обнаженная, украшенная только тяжелым серебряным ожерельем с бирюзой, лежала перед ним.
Неплоха, надо сказать, но дедушкины картины еще лучше.
– Обещаю, что задействую все связи, чтобы преступников нашли и покарали по всей тяжести закона!
Он говорил это, едва сдерживая смех, а идиотка ему поверила. Ну да, он приложит все усилия, чтобы никто не узнал правды, но разве можно было от него ожидать другого?
– Правда приложишь? – спросила она и поцеловала его, и Федор клятвенно пообещал, что да, приложит.
Лицом об стол.
Он играл ее ожерельем, а Саша вдруг произнесла:
– Знаешь, ведь Репин рисовал бабку моего деда именно в этом ожерелье. Это был целый комплект с серьгами, брошью, двумя кольцами и даже небольшой тиарой в стиле ар-деко – бабка дедушки в Париже купила. Когда ее дочку, мою прабабушку, ну, ту, которую Пикассо рисовал, арестовали, то компетентные органы, конечно же, все изъяли. Уже много позже дедушка по крупицам собирал, но сумел только вот ожерелье в одной комиссионке в Киеве найти.
Гм, зря он, похоже, так опрометчиво решил, что серебро с бирюзой дешевле золота с брюликами. Если этому добру уже сто лет и оно из Парижа и сделано известным мастером, то могло потянуть на крупную сумму.
Ладно, пусть останется девчонке в память о предках – Федор придерживался мнения, что никогда нельзя обирать до последней нитки.
Две или три надо оставить.
– И если честно, то коллекция у дедушки была уникальная, это правда, но и его, и моих любимых картин там было лишь две…
– Шагал? – поинтересовался Федор. – Кандинский? Петров-Водкин?
Ну, это уже три.
Привстав и звеня ожерельем, Саша ответила:
– Ну, разве можно не любить Шагала, в особенности шедевры его витебского периода. Нет, Кандинский не по мне, а Петров-Водкин – так это же подражание Августу Маке и Паулю Клее.
– Клею? – переспросил озадаченно Федор, имени этого в «Крестьянке» не читавший, и внучка академика звонко рассмеялась, кажется в первый раз после…
После того, как обнаружила убитого дедушку.
– Пауль Клее, не клей, швейцарский экспрессионист.
Ну