рассмотреть и его лицо испытало мгновенно тысячу эмоций.
– Не может быть! – он сел на скамью и с ужасом посмотрел на Филоника. – Так это был… ты…
– Был я, но сделать захотела она.
– Ах, Агриппина, Агриппина… как же ей не повезло с сыном, а нам с Императором…
– Я с вами, – сказала Эпихарида. – Я боюсь Нерона… и ненавижу его…
– Хорошо, – сказал Пизон, он осунулся и страсть, с которой он говорил минуту назад, пропала.
– Я расстроил тебя, сенатор? – спросил Филоник.
– Что сделано, то сделано… но ты разбередил мне сердце и память. Ведь я тоже был молод, Филоник! Ты можешь себе это представить? Мне тоже было двадцать! Ах! Как мы с Агрипиной любили друг друга!
Он замолчал. Сенека сидевший всё время молча встали начал ходить около стола.
– Тем более. Тем более! – начал он. – Император заслуживает смерти! Он должен держать ответ только перед здравым смыслом! И этот ответ с каждым годом у него всё короче и всё хуже! Нет, я не мщу. То, что он меня прогнал от себя, лишь говорит про него, а не про меня. Но История. История! Ведь он не понимает сути жизни Империи! Пизон, ты прав, нас запомнят, как живодёров! И поверь, мне очень жаль твоего кузена.
Сенека подошел и обнял сенатора.
– Спасибо, мой старый мудрец. Да, должен пояснить, – Пизон растрогался от таких слов и поцеловал Сенеку в его блестящую лысину. – Вчера Нерон казнил сотню сектантов, и среди них оказался мой кузен. И я, к сожалению, ничем не смог ему помочь. И я в гневе кричал, когда приехал сюда.
Наконец приехал Юний. Пройдя к столу, он остановился в полном изумлении, если не сказать больше: Сенека обнимался с Пизоном и что-то ему шептал на ухо, тот то ли всхлипывал, то ли смеялся, Эпихарида держала за плечи здоровенного голого мужчину в одной лишь простыне на поясе. На столе уже валялись пустые кувшины из под вина. Все были изрядна пьяны.
– Юний! – пьяно сказал Пизон. – Зря ты задержался, я так хорошо говорил.
И обратившись к Филонику, сказал:
– Скажи этому зануде, мой будущий легат! Я был прекрасен! Впрочем, как всегда…
– О! Я гляжу вы уже тут должности делите? И какая же достанется мне? – зло спросил Юний.
Сенека скривился в пьяной улыбке и сказал:
– Тебя, мой брат, я назначаю центурион всех борделей и притонов!
Тут же смех вырвался из пьяных глоток Пизона и Сенеки. Они начали повторять это без остановки и, неприлично жестикулируя, опять смеялись, брызгая слюной. Наконец, они подошли к Юнию, обняли его и, прерывая разговор смехом, что-то начали ему объяснять, время от времени показывая рукой в сторону Филоника и Эпихариды.
– Не будет толку! Всё дело загубите! – сказал Юний и пошел обратно.
– Она моя! – крикнул он, уходя и показывая на Эпихариду. – И дом мой! И всё тут моё!
Сенека только развел руками.
– Он хочет быть главным в этом