по карманам, вынул и протянул хозяину на память сверкающую золотом заграничную зажигалку, и тот с достоинством принял.
Он попросил напоследок передать его добрым знакомым из Ташкента, что он и его семейство ждут их на будущий год, пусть приезжают. И нас они тоже ждут, если вдруг мы устанем от тяжкой своей работы и захотим отдохнуть…
– Как вот сегодня, – добавил он.
Громко и радостно мы обещали старику Вартану к нему приехать.
Мы и правда тогда верили, что мы приедем к нему. Да и что нам могло помешать?
Долго прощались, так долго, что солнце успело укатиться за гору и прохладная тень легла на утомленную жарой зелень.
Наступили теплые сумерки. А мы еще допивали по последней, опорожняя по просьбе гостеприимного хозяина свои стаканы и плохо замечая, что за это время глиняный кувшин с прохладной «Изабеллой» проделал свой путь в подвал и обратно много раз.
Мы распрощались с хозяином и хозяйкой, и дальней, очень любезной родственницей, и с детишками, сперва у дома, потом у калитки, а потом за калиткой.
Вот тут-то мы и почувствовали, что наши ноженьки стали как чужие, и двигаются с трудом, и не туда, куда нам нужно.
А Дина, милая красавица Дина, косвенная виновница этого праздника, вообще села на траву и объявила, что она, пожалуй, останется здесь до завтра… Или нет, до послезавтра, а, может, до конца семинара или до начала какого-нибудь другого… И вообще, ей так нравится, что она готова остаться здесь на всю жизнь.
Такой поворот, кажется, не входил в драматургический замысел Шапиро, у которого в финале все должны быть счастливы, и Диночка тоже, а для этого требовалось еще добраться домой…
Мы подхватили Диночку под белы ручки и повели, почти понесли ее до ближайшей остановки автобуса, которая оказалась совсем рядом.
Как мы доехали, как разбрелись по своим этажам и комнатам, признаюсь, не запомнил. Было смутное ощущение, что я нырнул в постель, как ныряют ночью во время купания в ласковую черную воду… Возможно, были какие-то счастливые сны, но я тех снов не запомнил; а когда проснулся, были сумерки, мне показалось, что я успел лишь сомкнуть и разомкнуть глаза.
Решив почему-то, что пора ужинать, я спустился на первый этаж и лишь там сообразил, с чужой помощью, что за окном уже сумерки следующего дня, а значит, я проспал беспамятно от заката до заката ровно двадцать четыре часа.
Остальные, кроме вечно бодрствующего Адольфа Шапиро, спали еще дольше, они в тот вечер вообще не появились и даже на завтраке следующего, уже третьего утра.
Встретились мы в обед, и особенно хороша была Диночка, она продолжала находиться в том самом необычном состоянии, в которое погрузилась два дня назад, что позволило неистощимому на выдумки Шапиро тут же продолжить игру, хотя и на новый лад.
Он с самым серьезным видом пересказал Диночке о ее недавнем, но таком, извините, неожиданном поведении… О пьяном дебоше в автобусе, о том, как приставала к пассажирам и почему-то требовала у них кошелек, а потом решила соблазнить водителя, села к нему на колени, мешая рулить,