был давно не брит, на месте глаз глубокие черные ямки, лицо осунувшееся, бледное.
– Сколько ты спал за две-то недели?
– Да, да, сейчас пойду высплюсь. И побриться надо. Это позор – в таком виде…
Он встряхнулся, оторвал руки от стола. С трудом встал, начал ходить по кабинету. И Кружилин понял – Савельев боится заснуть.
– Ты, конечно, слышал – наши оставили сегодня Орел, – проговорил тихо Антон, подходя к висевшей на стене карте, утыканной флажками. Вся западная часть советской территории была исчерчена беспорядочными синими полосами – бывшими линиями фронтов. Сейчас самая крайняя к востоку линия шла, начинаясь от самого Ленинграда, вниз, огибая Москву, Орел, Курск и Харьков, к Днепропетровску, а затем, чуть западнее, к Перекопскому перешейку. Где-то далеко во вражеском тылу была очерченная красным кружком Одесса. Там, в этом кружке, уже около восьми недель истекали кровью тысячи и тысячи людей, военных и гражданских, отстаивая город от врага.
Одесса была обречена, это понимал в стране каждый человек, понимал и Савельев, смотрящий сейчас на карту. Об этом он сейчас и думал, хмуря лоб, и, закрыв глаза, мысленно попытался представить, что там происходит. Ему это оказалось нетрудным. Сразу будто воочию возникло багровое небо над горящим городом, потом – разваливающееся, оседающее в клубах пыли здание, – пронзительный женский крик и плач ребенка.
То ли от этого крика, то ли от запаха пожарищ, который он почувствовал вдруг ясно и отчетливо, Савельева качнуло. Чтобы не упасть, он схватился за стенку.
– Антон?! – услышал он голос Кружилина и увидел его рядом с собой.
– Ничего, ничего… А карта у тебя неточная все же. Линия фронта уже не соответствует… – И он переставил флажок чуть восточнее города Орла.
– Да… Она каждое утро не соответствует, – с горечью произнес Кружилин.
Он, стоя рядом с Савельевым, долго и молча глядел на карту.
– Вот все хочу спросить у тебя, Антон… Как же получилось, что немцы так легко смяли все наши оборонительные укрепления, будто их и не было на наших новых границах? С западными областями Украины и Белоруссии воссоединились осенью тридцать девятого. Пользовался слухом, что вдоль новых рубежей построены за это время сильные укрепления. А немцы – как нож сквозь масло. Как же так? Ты жил в тех краях…
– Я-то жил. Но я ведь не военный… А Петро где? Ушел? Вот лавочник! Он, знаешь, из лавочников, отец его в Новониколаевске довольно солидную торговлю вел.
Кружилин понял, что Савельев хочет переменить тему разговора, отошел к столу.
– Я знаю. Он об этом и в автобиографии пишет. Сам я тоже, можно сказать, из лавочников – в юности приказчиком служил. – И, помедлив, проговорил: – Как-нибудь рассказал бы, каков из себя Полипов в те годы был?
– Ну, каков? Сперва обыкновенный парнишка-гимназист… Затем увлекся революционной работой, стал настоящим большевиком. После – аресты, тюрьмы… В дружбе – верный. Мы с ним только в одном врагами были – в любви.
– Да? – шевельнулся Кружилин. Савельев поглядел на секретаря райкома, что-то в глазах того не