Тебя возьмут же теперь…
– Так… – сказал Семен. – Погоди, Верка. Не реви раньше времени.
– Действительно… Дура она у нас, – шмыгнул Колька носом.
– Ладно, пошли домой…
Когда Семен зашел в дом, отец, как утром, сидел у открытого настежь окна, курил, пуская дым на улицу, в темноту. Мать, молчаливая и тихая, стараясь не греметь посудой, собирала ужинать. Димка и Андрейка забились в угол, испуганно сверкали оттуда глазенками. Ведерко с уловом, забытое, ненужное сейчас, стояло на скамейке возле двери.
– В самом деле, что ли… война? – спросил Семен.
– Давайте ужинать, – вместо ответа проговорил отец и выбросил окурок через окно.
За едой никто не проронил ни слова. Поужинав, Семен вышел во двор, поглядел на ярко горевшие в чистом небе звезды. «Как же она там идет, война, ночью-то?» – пришла вдруг глупая мысль. Семен знал, что эта мысль глупая, но никаких других почему-то не приходило.
Качнулся, затрещав, плетень, Семен поморщился: «Верка». Ему сейчас не хотелось ее видеть и вообще никого не хотелось видеть. Но это был опять Николай Инютин.
– Слушай, Сем, смогу я военкоматчиков обмануть, а? – спросил, подойдя, Колька.
– Каких еще военкоматчиков?
– А что? Я рослый. Скажу, с двадцать третьего года.
– Пошел бы ты! – зло вымолвил Семен, сел на скамеечку, врытую у стены, стал смотреть в темноту.
– А метрики, скажу, потерял. Очень просто… Три года всего надбавлю – как они проверят? А, Сем?
Семен молчал, думал о чем-то. Колькиного голоса он будто не слышал. Затем встал и ушел в дом.
Когда стемнело, Аникей Елизаров, зыркая по сторонам, подошел к длинному бревенчатому зданию, обсаженному кленами, вильнул к крыльцу, над которым тускло горела лампочка. За дверью был длинный узкий проход, в конце которого, за барьерчиком, сидел в фуражке с красным околышем дежурный.
– Меня тут начальство вызывало, – сказал он, – Елизаров я.
– Яков Николаевич, что ли?
– Ага…
От дежурного вправо и влево тянулся широкий, как улица, коридорище с обитыми черной клеенкой дверями. Только одна дверь, в самом конце коридора, была обита красной кожей. Елизаров подошел к ней, дернул на себя.
Алейников сидел за большим столом, что-то писал. Елизаров тихонько кашлянул в пахнущий керосином кулак.
– Ну, что у тебя? – мрачно взглянул на него Алейников.
– Я позвонил, чтоб вы приняли меня… по личному делу.
На стене висели тяжелые, старинные, черного дерева часы с медными узорчатыми стрелками. Круглый язык маятника лениво качался за толстым, тоже разрисованным узорами, стеклом. Алейников долго глядел на этот маятник, точно ждал, когда он остановится.
– Как в МТС известие о войне встретили? – спросил он.
– Как? Так как-то – не поймешь пока… Оглушило всех…
– Что люди говорят?
– Да пока ничего такого… Я бы услыхал, я прислушивался. Никто ничего такого…
Алейников поморщился:
– Так