эту прокладку ставишь? Не видишь – совсем сгорела, – часто одергивал Елизарова Федор Савельев. – А этот болт выброси, вся резьба сносилась. Чего вылупил бараньи глаза? Ступай новый нарежь… А ты, Кирьян, ровно все мозги пропил. Кто же так учил тебя болты шплинтовать? На первом же заезде шплинт вылетит… Ну, работнички, в дышло вам…
Федор отталкивал то одного, то другого, показывал, как надо делать. Руки его тоже по локоть были в мазуте.
Когда ударил ливень, все убежали в мастерскую. Там Федор растянулся на верстаке, Елизаров сел на банку из-под солидола и стал курить, Инютин стоял у грязного окна и сквозь замасленные стекла глядел на дождь.
– Ты что, Инютин, кислый, как недельное молоко? – спросил Елизаров. – Или переживаешь, что с утра трезвый? Когда ты, Кирьяша, пить-то бросишь?
– Ты лучше сам бы перестал в бутылку заглядывать, – не оборачиваясь, проговорил Кирьян.
– Это оно так, мне надо бросать, мне вредно, – согласился Елизаров. – Да главное не водка. Эта бензиновая вонь здоровье мое съедает. Сам себя гроблю на этой работе. Уходить надо. – Елизаров послушал, как шумит дождь за стеной, поморгал красивыми глазами, в длинных, как у девушки, ресницах. – И уйду вскорости. Что меня тут держит? Конечно, тут заработки. Тебе, дядя Федя, понятное дело, такую семью кормить надо… А мне? Семьи у меня, окромя жены Нинухи, никакой нету… И еще для тебя слава, гляжу, не лишняя. А мне…
– Не болтай! – резко проговорил Савельев.
– Не нравится? – спросил Елизаров. – А за-ради чего ты прошлой весной на собрании пообещался на поводок нас с Кирьяном взять, стахановцев полей из нас сделать? И вот уже полтора года с нами бьешься?
– И сделаю! Я вас на Доску почета через год-другой вывешу.
– Ничего ты из нас не сделаешь. И ты это сам распрекрасно знаешь. А вот директор МТС поверил. В прошлом годе сразу же новый комбайн тебе дал. Поля для уборки отвел самые ровные, самые урожайные. Деньжонок-то да пшенички ты больше всех в МТС огреб. А нынче опять на самые тучные поля нацелился в «Красном колосе». У Назарова нынче самый урожай, говорят… Вглубь все видим, не слепые…
Федор свесил с верстака ноги. Сросшиеся брови его дрогнули, изломились, но тут же выпрямились.
– Ишь ты, наблюдательный какой! То-то гляжу, ко всем приглядываешься, принюхиваешься.
Елизаров испуганно уставился на Федора красивыми глазами.
– Всяк свою выгоду про себя знает, – усмехнулся Федор. – А то здоровье… Тебя бревном не перешибешь.
– Городишь что-то, – крутнул носом Елизаров, замолчал.
Когда кончился дождь, все трое до четырех часов работали молча, не переговариваясь.
– Шабаш, – сказал наконец Федор и стал отмывать руки в ведерке с бензином.
По территории МТС мелькнула девчонка в платочке, что-то крикнула на ходу, взмахнув обеими руками, умчалась к конторе.
Там маячили уже какие-то люди.
– Что за переполох? – проговорил Федор, обтирая руки грязной ветошью. – А ну-ка, узнаем.
Когда