было в этом поставить точку, ведь в противном случае недалеко и до истребления всего Рода человеческого.
Потому все чаще и звучали слова в поддержку объединения.
Вот только с кем?
С Мереком – за это почти все были «за», ведь до сего времени Мерек считали своим градом, стольным всех купцов, хотя и был он давно на особом положении – особенно с тех пор, как самозванца выгнали из него.
Но стали все чаще звучать доводы в пользу дальнейшего объединения, хотя здесь уже делились на группы.
Кто-то ратовал за Ляпайоне, кто – за Алексашку, и доводов "за" и "против" у каждой стороны было множество…
Первые склонялись на сторону чужеземца – ведь он смог не просто противостоять, но и объединял всех против набирающей силы островной империи, которая как наступающее чумное облако уничтожало все на своем пути, приходя на новые земли. И аппетит её все нарастал, который надо было незамедлительно остановить.
Потому и послали в Лютецию тонака Батизара. Хоть и юн он был, но отличился в боях небывалой отвагой. А главное – был он сыном Велеяра, и многие бояре хотели потрафить тому. Против был один Боеслав – именно в юности и видел он просчет: на неокрепшего духом отрока могло обрушиться неведомое. Узрел Боеслав в проявленной отваге Батизара больше заносчивости, чем доблести, да не стал об этом говорить. Вдруг и вправду он неверно понял? Ведь никто другой этого не заметил.
А намедни отказался Ляпайоне от своих планов объединения с Большой Ектеньей, решив обратить свой взор на общего их врага -островитян, решив освободить нижние земли, на которые возложили те сейчас свои права. А ведь восемь сороков назад они были еще частью Великого Ордена…
Многие бояре тогда предложили подождать: кто кого? Но решили пока послов оставить в Лютеции. События стали развиваться с такой скоростью, что надо было быть в курсе всех всего.
И что же?
Сработала удавка островитян, которые не на шутку испугались дерзких имперских планов Ляпайоне. Потерпев от них поражение, решил самозваный император обратить свой взор на Орден.
Были и те, кто молвил: ну как можно довериться тому, кто сам неизвестно чьего рода-племени, и прокладывал себе дорогу к власти, не взирая на жертвы. Тот еще "фрукт"! А власть он ой как любил! Жажда обладать ею так им овладела, что порой Ляпайоне становился гораздо опасней островитян. Чего стоил его договор с Павлушкой? И к чему он привел? Еще неизвестно, откуда об их замыслам узнали островитяне, но среагировали быстро, за что и поплатился жизнью Павлушка. И что можно было ждать от сына, предавшего своего отца? Можно было понять и Ляпайоне, когда тот смирился с тем, что уговор их держав был расторгнут. Хотя, конечно, остались связи, и вряд ли Ляпайоне полностью отказался от союза и с Алексашкой.
Но то – их дела, а сейчас в Думе настали тяжкие времена, и не след было заниматься кем-то на стороне. Да, именно так многие и решили: пусть разбираются западники сами, а им недосуг. Были в Думе и те, кто-то ратовал за всеобщее объединение,