оглянулся – шоссе пустовало – и сказал торопливо:
– Наш командир что надо, целый генштаб. Прирожденный разведчик. И штабист замечательный.
Снова шум мотора.
Костя-одессит провел кончиком языка по пересохшим губам, завертел головой:
– «Юнкерс», с быховского аэродрома летит… Да, штабист. Всегда все распланирует, взвесит, учтет. Боевой командир. Самородок. Я, только глядя на него, получил больше, чем в училище. – Говоря о Богомазе, Шевцов заметно увлекся. – Уж очень ловко у него отвага и риск, понимаешь, с точным расчетом сочетаются. Над планом сегодняшней операции он немало потрудился. Только вот трудно ему с вашим капитаном: чужое мнение капитан Самсонов с большим скрипом принимает.
Слева, ревя дизелями, чадя из выхлопных труб черным перегаром солярки, промчались бронемашина и еще два восьмитонных «бюссинга» с прицепами. Сегодня ровно год, как эти машины разъезжают по нашим дорогам…
– Наш капитан тоже отличный командир, – ревниво заверил я Костю-одессита. – Плохого командира не пошлют в тыл врага.
– Ошибки в отборе людей для нового дела всегда возможны. Ну да поживем – побачим. У капитана уже, видать, калибр не тот, – пробурчал Костя-одессит. Через минуту он заговорил с непонятным для меня раздражением: – Удивляет меня капитан. Мы, конечно, еще не разобрались в нем как следует, но неделя здесь – это все равно что год в мирной жизни. Непонятная у него политика! Почему, например, отшивает он от руководства членов партии – кадровых командиров и политработников? Почему тычет нам в глаза пленом и окружением? Никто из нас добровольно не сдавался, не шел в окружение. Почему он назначает на командные должности беспартийных бойцов? Чтобы эти люди чувствовали себя всем ему обязанными, плясали под его дудку? Странная штука получается: коммунисты и весь сознательный народ группируются вокруг рядового Богомаза, а всякие архаровцы – вокруг капитана.
– Кухарченко, Богданов, Гущин – боевые ребята, – ответил я сухо, – а вовсе не архаровцы.
Мимо пронесся штабной «мерседес-бенц»…
– Примечай! – учит меня чекист Шевцов. – Смотри на номера машин: WH – армия, две молнии – эсэсовцы…
Номер «мерседеса» WH 152364.
4
Мы лежим втроем – Богомаз, Костя-одессит и я – на опушке леса. Лес, в котором укрылся наш наблюдательный пост, подковой охватывает Вейно, прижимая поселок к шоссе Могилев – Жлобин. За кустами, стоит лишь поднять голову, виднеется в ближней зоне сектора наблюдения ровное поле, за полем – в средней зоне – ярко окрашенные теплыми солнечными лучами зеленые и красные железные крыши и кирпичные стены добротных совхозных построек, так не похожих на невзрачные, крытые соломой хаты наших подлесных весок. В дальней зоне – шоссе, по которому снуют машины.
Раннее утро сверкает росой, пощипывает холодком, дышит дремотными вздохами ветра. В поселке слышится сонное мычание коров, жалобное блеяние козы. Из печных труб лениво вьется дымок. Доносятся гудки клаксонов и урчание