меня за этим остановил? Какая радость, дурак, если нам к утру надо десять гектаров сдать?
– Обожди, я добегу до колодца, водицы зачерпну.
– Нету колодца, мы осенесь туда всю требуху лосиную побросали, чтоб не нашел никто. Лосей бить запретили, а мы грохнули, он утром на зерно вышел.
Ты пошел в сторону избушек, Анатолий матерился и грозился списать с плуга, а ты не мог остановиться, так давно не был в родных местах, что до душевной боли захотелось. Избушку, почти домик, кто-то разобрал и увёз, навес и загоны завалились, всё заросло бурьяном. Подошёл Анатолий:
– Вот ты – наглядный пример, Лаврик, как частная собственность делает человека рабом. Что ты сопли распустил: родная земля, первая борозда. Да пропади оно всё пропадом! Мне наряд закроют в гектарах мягкой пахоты, остальное я видел, знаешь, где? Я жилы из себя буду рвать, потому что завтра нас ждет светлое будущее. Это Маркс так учил.
– Кто такой Маркс? Он пахал и сеял?
Анатолий хохотнул:
– Он, брат, такие семена по миру разбросал, что скоро всем частным капиталистам тошно будет. Вот я, чистый пролетарий, и отец мой никогда этими глупостями не страдал: избушки, колодцы. Он шкуры скупал и киргизам перепродавал. Пил. И я пил, пока за глотку не взяли. Я из этого трактора за весну все выжму, а осенью мне новый дадут, потому что советская власть об рядовом человеке заботится. Потому я свободный человек, а ты раб.
– Подожди. Отец и дед мои кто были?
– Кулаки, рабы собственности. Всем известно: не Савелий бы Гиричев – рубил бы ты сейчас уголек на Урале. Ладно, пошли пахать.
Рассказать можно, но он не напишет.
– Акимушкин, а сколько вы фрицев убили лично? Сейчас рекомендовано вести персональный учет, для награждения.
Акимушкин посмотрел на паренька: явно городской, из грамотеев, жизни не видел. Сколько убил? Да разве можно вести счет? Да, мы их не звали, они сами пришли, но считать трупы?
– Не могу ответить, товарищ младший политрук. Стреляешь – в кого попадешь.
Корреспондент статейку все-таки написал, газета пришла в батальон, на роту дали несколько штук. На фотографии Лаврик был больше похож на колхозного пастуха, если бы не пилотка со звездой. Через три дня его вызвали в штаб дивизии. Кто, зачем – никто не знает, телефонисту передали без дополнительных сведений.
В штабе доложил дежурному, тот куда-то сбегал, потом приказал идти за ним. Перед входом в блиндаж остановился:
– Заходи и доложи по всей форме.
Ты вошел, увидел сидевшего за столом высокого и полного офицера, доложил. Офицер поднял глаза:
– Лаврик, подойди сюда, я в ногу ранен, мне вставать трудно.
Ты испугался и обрадовался:
– Крёстный Савелий Платонович, здравствуй.
Офицер протянул руку.
– Здравствуй, крестник. Но это последний раз, впредь обращайся по званию, при людях, конечно. Так, что у тебя дома? Как мама, жена, дети?
Что ему ответить, если сам ничего не знает?
– Детей