Я уверена, что он любил меня, что готов был жениться хоть завтра!.. – И вдруг она ахнула: – Маменька, я догадываюсь, в чем тут дело! Это графиня Раднецкая. Помнишь ее угрозы? О, наверное, это она, она наговорила на меня князю, за то, что я…
– Что ты? – спросила мать.
– Да нет, ничего, – смешалась Алина, и лицо ее пошло пятнами.
– Девочка моя, – промолвила мать, – ты ведь одна осталась мне на свете после смерти Андрея; ты – единственная моя радость. Мне горько, что ты мне не доверяешь.
– Я доверяю, маменька, – пробормотала Алина. – Но я, правда, так просто сказала… – И спросила, надеясь сменить тему разговора: – А Аня где? Я ее давно не вижу.
– Не знаю. Наверное, отошла в туалетную комнату.
– Слава богу, что ее здесь нет. Представляю, как бы она обрадовалась моему горю… Ах, маменька! Но надо что-то делать! Неужели эта женщина разрушит мою жизнь?!
– Не разрушит. Обещаю, – твердо ответила мать. – Никто не посмеет помешать твоему счастью. А пока вытри слезы, припудрись и посмотри в карне. Кто твой следующий кавалер? Ты должна выглядеть так, будто ничего не случилось.
Алина послушно полезла в ридикюль за пудреницей; Марья Андреевна же обвела залу холодным взглядом, и вновь складочка появилась на ее чистом, как у молодой девушки, лбу…
Генеральша Лисицына появилась вновь на балу ближе к полуночи. Раднецкий увидел ее – и понял: случилось что-то нехорошее. Сердце его сжалось от недоброго предчувствия.
– Ани нет, – первое, что он услышал от тетушки. – Ее дома не было вовсе. Серж, она не здесь? Не вернулась?
Он покачал головой.
– Вот беда-то! – всплеснула руками генеральша. – Куда ж она могла пойти?
– Не волнуйтесь так, – сказал Сергей, сам не зная, кого больше хочет успокоить: ее или себя. – Верно, к какой-нибудь подруге пошла.
– Да нет у нее никаких подруг! Я точно знаю. Она ж четыре года безвыездно в Шмахтинке просидела. Есть кузины, по отцу, так они сейчас в Москве… Я одна здесь ее родственница. Серж, ах, плохо дело! Она же такая безрассудная! Беды бы какой не случилось, не дай бог… – Она мелко закрестилась.
Сергей нахмурился, машинально потирая вновь заболевшую рану. Что Аня выскочила из дома в состоянии невменяемом, было несомненно. На ночь глядя, зимою, в одних тонких туфельках, – куда могла она направиться? Он вспомнил рассказ Ольги, как та нашла переодетую мальчиком Аню на кабацкой улице, когда к ней приставали какие-то мерзавцы. Вдруг Аню и сейчас занесло куда-нибудь в такое же место? И, возможно, сейчас она в лапах таких же негодяев, беззащитная и хрупкая…
Он вдруг испытал прилив дикой ярости, представив себе эту картину. И эта ярость неожиданно открыла ему глаза на его отношение к Ане: это было не просто желание защитить слабую женщину, тут было нечто гораздо более глубокое… Неужели это любовь? После того, как Ирэн разбила его сердце, он не считал себя более способным на столь сильное чувство; как же могло оно вновь завладеть им, – и к кому? К невзрачно�