путешествие по миру, и хотелось ему только одного – ничего не упустить.
Но это было так же невозможно, как за пару дней познать все тайны бытия. Рассматривать пещеру и ее убранство можно было, пожалуй, на протяжении всей жизни.
Он остановился у тончайшей, почти прозрачной кисеи, закрывающей вход в один из закутков. Сначала ему показалось, что вход загораживает полоса света, лишь чуть плотнее, чем любой лучик, сумевший пробиться в зал сквозь пластинки слюды в свинцовом переплете окна. Но потом, решившись тронуть преграду рукой, обнаружил, что касается шелковой ткани. «За такую ткань любая валландская богачка отдала бы все, что у нее есть, – ухмыльнулся Агнар. – А моим соотечественницам она ни к чему. Наверное, в ней очень холодно».
Пытаясь найти, где же полог заканчивается и где мимо него можно проскользнуть, он с увлечением размышлял о том, как выглядела бы хорошенькая девица, завернутая в платье из такой вот ткани. Не найдя конца, молодой мастер досадливо плюнул и просто поднырнул под нижний край. Ныряя, он опасался, что здесь его ждет какая-нибудь хитрость, которая может стоить ему жизни, но к счастью никаких неприятных сюрпризов не встретил.
Закуток оказался сравнительно небольшим – это была ниша, аккуратно выдолбленная в скале, достаточно высокая и широкая, чтоб двигаться в ней без опаски, но не такая огромная, чтоб почувствовать себя неуютно. Каменные, искусно отшлифованные стены, как в жилом доме, украшали тканые и вышитые гобелены, а также два кольца для факелов, – видимо, рассчитанные на ночное время, поскольку сейчас, чтоб все подробно рассмотреть, Агнару вполне хватало света, падавшего из окна. На полу стоял большой светильник, полный масла, а на массивном валуне, обтесанном в форме полукруглого «стола» – переливчатая чаша, выточенная из хрусталя, в которой что-то загадочно играло, словно горный ручеек.
Он подошел и заглянул внутрь. Сначала ему показалось, что в воде, бурлящей на дне, извивается белая змея, но потом он понял, что это не так. В чаше действительно упруго бил родничок, и происходи это где-нибудь еще, а не в альвийском святилище, как скандинав окрестил это место, чаша почти мгновенно наполнилась бы, и вода полилась бы через край. Здесь же струя родничка лишь слегка волновала поверхность, однако вода оставалась на одном и том же уровне.
Агнар наклонился над чашей, и ему в лицо дохнуло сладостной свежестью. Во рту пересохло, и, вряд ли задумываясь о том, что колдовство, пропитывающее все здесь, а в особенности странный родничок, может оказаться смертельно опасным, он погрузил заскорузлую, потемневшую от грязи ладонь в воду и поднес ее к губам.
На вкус это была самая обычная талая вода из горного ручья. Именно такая, какую он пил, когда десятилетним мальчишкой вскарабкался на утес, считавшийся почти неприступным, и отдыхал на камне над морем. Мимо этого камня, обрываясь со скалы тонкой прерывистой струйкой, тек ручей, и вода из него была напитком триумфа, угощением удачи, лакомством взрослости – раз уж удалось