в нищенской кибитке в чужом городе. Он посмотрел на отца, перевёл взгляд на мать и жалостливо протянул: – Аллах милостив! Не дай Господь совершиться несправедливости!
Вся семья наперебой стала обсуждать, что же можно сделать, как помочь? А Зумрад притихла, прикидывая, всё ли она сказала и сделала для того, чтобы муж принял правильное решение? Халил, внимательно вслушиваясь в галдёж детей, поглядывая на всех своими рысьими глазами, спокойно сказал:
– Утром будем решать. Думаю, что один ребёнок нас не объест, если мы её в семью возьмём. Но родных надо будет поискать, есть же где-то дяди или тёти, бабушки и дедушки? Не с неба она свалилась: не бывает такого, чтобы в семье было только три человека. – Глава семьи сказал свое слово, и больше никаких разговоров.
Вот так и появилась у Халила-плотника и Зумрад-вышивальщицы ещё одна дочка, приёмная Лайло.
Девочке было лет двенадцать-тринадцать, она была худенькой и слабой, но выздоровела и потихоньку приходила в себя после пережитых страданий. Табиб часто заходил якобы для того, чтобы проведать болящую, а на самом деле всё читал и перечитывал драгоценную книгу Ибн Сина. Первое время девочка совсем не разговаривала. Зумрад даже подумала, что она немая, но оказалось, что Лайло, кроме кипчакского наречия, никакого языка не знала, что было крайне удивительно. В Мавераннахре даже шестилетние мальцы говорили на двух-трёх языках. Уж очень близко люди разных племён жили друг к другу, и если не все слова знали, то тридцать-сорок слов из других диалектов знал каждый. Халил, как и все в округе, свободно говорил по-кипчакски, но запретил домашним разговаривать на нём, чтобы Лайло быстрее научилась говорить на самаркандском диалекте и за короткое время освоилась. Та приглядывалась, прислушивалась и через некоторое время стала выговаривать слова на местном языке.
Голос у неё оказался низкий, бархатисто-переливающийся. Можно было подумать, что не девочка разговаривает, а у подростка голос
ломается. Вроде бы в платье, а голос как у парнишки. Его раскаты были приятны и необычны, словно майна перепёлку передразнивает. Платье, в котором девочку привели в дом, Зумрад приказала сжечь – вдруг какая зараза угнездилась. Переодели Лайло в обычный для всех наряд – длинное, украшенное узенькой тесьмой по вороту платье, доходящее до щиколоток. На голове яркий платок – мусульманка после восьми-девяти лет должна ходить в платке даже дома. По двору все ходили босиком, и только в зимнюю слякоть надевали хлопчатые носки и чорики, простую обувку из сыромятной кожи.
Никаких украшений у неё не было, и Зумрад на радостях, что девочка выздоровела, подарила ей крохотные серебряные серёжки с бирюзовыми глазками – для оберега. Бирюза самый полезный для здоровья камень. Сама проколола девочке ушки и очень удивлялась, что её родители не сделали этого ещё в младенчестве, – все дочки с рождения носили серебряные серьги, и только у Зумрад в ушах блестели золотые – подарок мужа на свадьбу.
Постепенно