из-за меня же! Если бы ты не стал меня защищать…
– Если бы я не стал тебя защищать, я был бы подонок. Ты же мой брат.
Честь благородного человека была дана мне не по праву рождения, но по праву братства. Тогда я ощутил это очень явно. Однако времени для упоения честью господин граф выдал мне не особенно много, теперь он смотрел на меня, и я, повинуясь странному чувству протеста, не мог отвести взгляд.
– Джон…
– Милорд…
Такой небольшой человек, так много места… везде – в нашей жизни, в собственной судьбе, в моей памяти. Сухая живость внутреннего огня, темные глаза, аккуратно подстриженные усы и бородка, обрамляющие тонкогубый рот, ни следа залысин, но белесые клинья седины на висках. Его трудно счесть красивым, но не запомнить определенно не сумеешь. Я ясно видел его руки, разбирающие куропатку на блюде – косточка за косточкой. Только что эта рука нанесла удар самому близкому существу и вот вернулась к обычному из мирных занятий, к трапезе – как так? Я тоже хотел подобного равновесия.
– Ты поступил как глупец, отправившись с Адамом охотиться на кабана, ибо не обладаешь должными навыками для того, чтоб делать это правильно, размеренно, верно. Ты слаб, твой разум неустойчив. Что толкнуло тебя к подобной детской глупости?
– Мое рождение. Мое предназначение, милорд.
Казалось, он удивился:
– И в чем же оно?
Давешний разговор с Адамом в лесу ударил мне в голову:
– Быть рыцарем. Разве это не единственно верно для вашего сына?
– Для моего сына – возможно… Но первое достоинство рыцаря – послушание, чем ты не благословлен именно от рождения. Всякий, желающий обучиться науке рыцарства, должен выбрать себе мастера для повиновения. Господина. Здесь, – молвил он, – твой господин – я.
Я молчал.
– Или, – прибавил он, забавляясь выражением моего лица, – можешь выбрать, чтобы служить, кого-нибудь среди своих братьев. Уилл и Патрик еще не посвящены, конечно, но вполне сведущи и…
– Адам, – сказал я без колебаний, – я выбираю Адама.
– Да только это все равно напрасно, и не приведет ни к чему.
– Почему же, милорд?
– Потому что ты ни на что не годен, Джон Хепберн.
Мне показалось, что сейчас имя рода он произнес с большим отвращением, чем имя собственное, как если бы соседство с моим марало и род.
– Ты ни на что не годен, – повторил он.
Я вышел из холла – на дворе еще стояло тепло, но мне показалось, что меня опустили в погреб. Двенадцать ступеней, двенадцать добрых дубовых досок, стертых и моими ногами также. За свои десять лет я выучил на них взглядом каждую щербину, ибо мне частенько приходилось опускать глаза. Теперь я опустил их, чтоб скрыть злые слезы.
Все как всегда. Я не знаю, кого мне нужно убить, чтобы отец переменил свое мнение.
Рука Адама внезапно легла мне на плечо, сжала, потом он притянул меня к себе, коротко потрепал по волосам и отпустил – наследнику Босуэлла ни к лицу выражать