меня пороть?
– Вы подставили и прокурора, и начальника полиции своим согласованием с ними письма.
– А! – приходя в себя, злобно забормотал Михаил Иванович. – Теперь всё ясно. Я всё понял. Всё понял. Это они подослали мне того мужика, чтобы потрепать нервы. И намёк дали. Бороду прислали. Такие бороды в тюрьмах выращивают. Хворостиной грозят. Деньги хотят из меня вытянуть. У, подлецы. Ты только не говорим им, что я так о них, – застрочил он. – У сволочи. Ты только не говори им, что я так о них.
Пошло, поехало.
– Слушай Афанасий. – Михаил Иванович схватил его за руку. Что за чёрт. У этого руки тоже ледяные. Тепло не чувствуется. Это смутило Ивановича, но ненадолго. Быть поротым ему вовсе не хотелось. – Я тебе денег дам. Только убери хворостину.
– Я честный полицейский.
– Да, какой ты честный. Дерёшь с автомобилистов.
– А пусть не ездят, а ходят.
Трутень наклонился к Осадчему и зашептал на ухо.
– Денег дадите, возьму, но приказ выполню. Они Ваше место проверять будут. Мне нельзя отступать.
– Я твоих детей двоечниками сделаю, – выбросил последний аргумент Осадчий.
– Они за границей учатся, – Трутень улыбнулся. – Разве Вы дотянется до Лондона.
Осадчий почувствовал, как в его голову бурно хлынула темень, закачала и потащила на пол.
Очнувшись, он внимательно осмотрел кабинет: чисто, светло, уютно, никакой бороды, работал настольный вентилятор, телефон был на месте. Иванович поверил бы, что спал, но поверить было невозможно, так как все его попытки усесться в кресло вызывали адскую боль. Вначале он подумал, что дело в кресле, но кресло было мягким, словно перина, набитая пухом. Он закрыл дверь, снял со стены зеркало. Оно не лгало. Сомнений не было. Его отпороли.
– Ну, сволочи, – процедил Иванович. – Только кровью, только кровью смою обиду. Я им отомщу. Знаю, как это сделать.
Он около часа пролежал на животе на кушетке, потом, закрыв кабинет, направился в бусугарню, в которой, заглотнув приличный объём пива, предложил мужикам спеть «Эх, ты, барыня, сударыня моя».
Абдула и идеи Фантомаса
Петрович ещё бы простоял возле школы. Воспоминаний было много, но в ушах зашептали: что стоишь. Шагай. Порядок будем наводить в посёлке.
– Точно слуховые галлюцинации, – сказал он. – А может какое – то инопланетное, невидимое существо прицепилось. Сейчас много о них говорят.
Отойдя от школы, Петрович через пару минут оказался возле клуба из крепкого серого камня. Строили его после войны, когда жили хатка к хатке. Гуртом. Весело, Шумно. Плакаты. Знамёна. Пионеры. Комсомольцы. Духовой оркестр. Песня. «Утро красит нежным светом…». Скрипели телеги, груженные камнем. Тарахтела единственная полуторка. Поправляли жизнь, оставшуюся после пекла войны. Мастерили, плотничали, столярничали, токарили, фрезеровали… Бурлила, кипела вдохновенным потоком жизнь. Поднимали обгоревший посёлок с колен и не требовали благодарности, похвалы, считали самой большой благодарностью и похвалой жизнь.