Когда человек, сидевший с ней рядом, начал раскуривать трубку, она не сумела сдержать вздох досады.
Услышав ее, он повернулся и выдохнул облачко серого дыма прямо ей в лицо.
– Расслабься, малышка, просто плыви по течению.
– Вы только гляньте, как моя мать ее вырядила, – с горечью сказала мама. – Ну просто куколка. Как может человек быть настоящим, если боится запачкаться?
– Точняк, Дот. – Сосед Талли выпустил изо рта дым и откинулся на сиденье.
Мама впервые посмотрела на Талли – по-настоящему посмотрела прямо на нее.
– Запомни это, малыш. Жизнь, она не про то, чтобы печь печеньки, драить полы и детей рожать. Она про то, чтобы быть свободной. Делать что хочешь. Быть кем хочешь, хоть сраным президентом США, если приспичит.
– Новый президент нам бы не помешал, это факт, – отозвался водитель.
Женщина в бандане похлопала маму по бедру:
– В самую тощщку. Том, хэй, бонг мне передай? – Она пьяно захихикала. – О, почти стихи.
Талли нахмурилась, чувствуя, как в животе оседает прежде незнакомый ей стыд. Она-то думала, что платье красивое и смотрится на ней так славно. И стать хотела балериной, а вовсе не президентом.
Но маминой любви она хотела еще сильнее. Она подвинулась поближе к матери, так, чтобы можно было до нее дотянуться.
– С днем рождения, – сказала она тихонько и, сунув руку в карман, достала ожерелье, над которым так долго трудилась, намучилась с ним, если честно, – другие дети давно ушли играть, а она все сидела и приклеивала к макаронам блестки. – Это я для тебя сделала.
Мама выхватила ожерелье у нее из рук и сжала в кулаке. Талли все ждала, когда она скажет спасибо, наденет его, но так и не дождалась; мама просто сидела, покачиваясь в такт музыке, и разговаривала со своими друзьями.
В конце концов Талли закрыла глаза. Из-за дыма ей хотелось спать. Почти всю свою жизнь она скучала по маме. И совсем иначе, чем скучаешь по кукле, запропастившейся неизвестно куда, или по подружке, которая перестала приходить в гости, потому что ты жадина и не делишься игрушками. Ей не хватало мамы. День за днем она носила в себе эту ноющую пустоту, а ночами чувствовала, как та распускается острой, живой болью. Если только мама вернется, обещала она себе, я буду очень хорошей девочкой. Самой лучшей. Она надеялась загладить свою вину, исправить то, что когда-то сделала или сказала не так. Больше всего на свете Талли хотела, чтобы мама ей гордилась.
Но сейчас она совсем растерялась. В ее мечтах все было иначе – там мама брала ее за руку и они уходили вместе, только вдвоем.
– Вот мы и пришли, – говорила мама, пока они поднимались к дому по склону холма. – Дом, милый дом. – А потом целовала Талли в щеку и шептала ей на ухо: – Как же я соскучилась. Я уехала, потому что…
– Таллула. Просыпайся.
Вздрогнув, Талли очнулась. Голова раскалывалась, в горле саднило. Она попыталась спросить: «Где мы?» – но с губ сорвался лишь жалкий хрип.
Взрослым это показалось ужасно смешным. Хохоча, они высыпали из фургона на улицу.
Здесь,