руками матери.
После твоего «да» как-то особенно сильно хочется жить, радоваться свободе, будто стоял в переполненной электричке три часа кряду, изредка меняя затёкшие ноги, потом, вывалившись на своей станции, тут же упал в тишину пахучей летней травы пригорода и вмиг познал язык кузнечиков и мурашей.
Можно любить звуки, можно любить даже за одни звуки. Я мог бы тебя любить лишь только за твоё «да».
Итак, начнем с Юркиных родителей.
Моряки. Вернее, им, особенно отцу, так казалось. Дождь не горе, Балхаш – не море. Однако другого моря у отца не имелось, и он им, разумеется, гордился. Мама с Арала. Тоже не бог весть что. Где-то там молодыми встретились – и завертелось. Или заволновалось. В этом слове больше морского. После того как всё, что волновалось, успокоилось – почти сразу, – всё их морячество и кончилось. Дети пошли, знаете ли. Позвольте, скажете вы, прежде детей бывают родители. Когда вы так скажете, вы будете правы. Но с дедушками и бабушками у Юры сложились серьезные проблемы, с их наличием то есть. На момент Юркиного рождения у него в живых имелась только бабушка, мамина мама. Остальные канули. Однажды они втроём – отец, мать и Юра, которому тогда было лет семь, – ездили на могилу к бабушке по отцу. И получилась тогда такая история.
Поезд их вёз полтора дня. Приехали, вышли, после долго шли по лесу. Пришли на опушку леса, там отживало своё старое кладбище. Настолько старое, что почти незаметное среди огромных тополей и дубов. Стали искать нужную могилу. Нашли быстро, она оказалась в стороне от всех прочих, протерли фотографию, и с неё зыркнула женщина. Нет, не так. Зыркнуть может случайный звонок телефона в ночи. Зыркнуть и исчезнуть. А этот её взгляд был неизменно тяжёлым, опасным, как летящий локомотив, острым, словно казацкая сабля. Юрка убежал от такого взгляда. Он стал собирать ягоды, пока родители занимались тем, что обычно делают все в таких случаях. Моют-красят-белят-правят. А минут через двадцать Юркин папка сошёл с ума. Всё, что только что поправил на могиле, он с криком сломал, вывернул, ударил и оторвал. Потом повалил памятник и стал рыть землю ковшами своих больших ладоней. Остановить его никто и не пытался. Ни мать Юркина, ни он сам не двигались, их сковал ужас. Отец наконец устал и угомонился. Правда, долго валялся на бывшем холме и рыдал. После этого все трое молча восстанавливали порядок. К поезду возвращались тоже молча, а в поезде Юрка всё подслушал. Вернее, не всё, конечно, но чтобы понять, что произошло, хватило. Бабушка, та, что с фотографии, маленького Юркиного папку (ему было шесть), посадила на поезд, и мальчику нужно было проехать одному тысячу километров – к бабушкиной сестре. То есть Юркин отец ехал к своей тёте. Да не доехал, взрослые во время стоянки послали его за водой, тот от поезда и отстал. Его приютили чужие люди. У них он прожил лет восемь. А о матери своей помнил лишь то, что ругала его всегда и почти не кормила. А потом посадила в поезд. Теперь, через много лет, у отца нервы и не выдержали. Причём выпил отец только сейчас в поезде, на могиле же был трезвым – Юрка в этом уже давно разбирался.
Поставил точку, отложил