дежурный бог в белом халате достаёт меня из клеточки, закрепляет лапки в ремешки, делает инъекцию, наблюдает реакцию, вносит метки в хроники, милостиво опускает в клеточку, заботливо задёргивает шторку от яркого света бактерицидной лампы.
Два маленьких предмета для опытов, два бесправных объекта исследований, два лагерника из разных бараков, уколотые одним шприцем.
Нам надо бы любить своих лаборантов, нам надо бы кайф ловить от стерильного уюта, а не упиваться сходством своих данных – ведь мы образцы, мы не и не могли быть другими».
Я читал распечатки твоих писем, бродя у моря, и часто нашёптывал ему свою новую молитву, хоть и со старыми просьбами: О, бог мой морской, моё Море, не дай закончиться её любви никогда! Не шипи на меня приливами, не хлещи солёным ветром по лицу за недочёты мои, за перелюбовь, перенежность и пережадность! Так, до обессиленности просто, люблю её! Так не дай же закончиться любви!
Ты позвонила ночью, извинилась, но я не спал, мне без тебя совсем не спится. Нет рядом любимых поджатых коленок, которые всегда хочется повторить-окутать своим еле-касанием. Не хочется спать, потому что с утра некому шептать: «Доброе утро, любимая! Я так долго тебя не видел. Целую ночь!» И не переставая шептать тебе нежности, впиваться раскалёнными желанием губами в любимое разомлевшее тело.
– Прости, что, возможно, разбудила – спать не могу.
– Вот и я не могу.
– Вдруг ты утром проснёшься раньше меня и напишешь мне письмо. Знаешь, ты очень красиво печатаешь, как красиво всё, что ты делаешь. И вообще ты очень красивый. Но на тебе лежит такая тень… и только когда ты выглядываешь из неё, красота обнаруживается, как-то вдруг. А потом смещается свет, и снова ты в собственной тени…
«Чёрт возьми! Только не замолкай, звучи!» – думаю я, и ты звучишь.
– Я хотела сказать, что ты мне снился прошлой ночью. Во сне ты проснулся, крича моё имя среди ночи. Ты забрел в мой сон. Нет, там ничего страшного не было. Я помню только, что ты путешествовал руками по моей спине, рисуя странные траектории, нажимая на только тебе ведомые точки, совершая какие-то пассы, изгоняющие дурное прочь из меня. Это странное раздвоение, которое мучает меня наяву, во сне тоже присутствовало: мне было так естественно лежать у тебя на руках, отдаваясь твоим мыслям обо мне. Ты словно уходил в транс и брал меня с собой. Но там, во сне, вокруг нас были люди, они не то чтобы оттаскивали нас друг от друга, даже не препятствовали, нет. Они просто были и мешали уже этим. Мешали, как при ходьбе мешает маленький камешек, залетевший в сандалию, но невозможно остановиться и вытряхнуть его, оказывается, он уже попал под кожу и обустроился там. И я понимала во сне, что нужно сделать усилие над собой и вынуть себя из твоих рук, из их подвижного кольца – вокруг ведь столько людей! И я совершила это усилие. И тут же проснулась – у меня онемела рука… Зачем я выдернула себя? Я себя ненавижу. А тебя люблю. Такие дела.
Мне после этого твоего признания показалось, что я долго пылил по тропам пути из рождения в никуда, долго,