потому что он вновь уловил вначале запах застоялого перегара и потом этот же гнетуще-господский шаг:
– Слушай, Болотаев.
– Слушаю, гражданин начальник, – постарался выправиться заключённый.
– Ведь не зря говорят, что талантливый человек талантлив во всем. Раз ты так танцуешь по своему первому образованию – институт культуры, то я представляю, какие ты кульбиты и пируэты с финансами и нашими налогами вытворял по второму образованию – Академия финансов при Правительстве РФ… Хе-хе, разве я не прав?
– Вы во всем правы, гражданин начальник!
– Тогда где бабки?
– Какие бабки?
– Которые ты у русского народа своровал.
– Я ничего не воровал, – очень тих голос Тоты.
– И осудили тебя ни за что?
Здесь начальник сделал долгую паузу и очень тихо, вкрадчиво:
– Может, снова «стакан»?
– Нет! Нет! Нет!
– Тогда где бабки? На каких счетах? А может, в Чечню увез? Боевиков содержал?
– Нет! Нет! Не воровал. Нет у меня денег!
– «Стакан»!
– Не-е-ет! – закричал Тота, и за это нарушение режима его тут же изрядно побили резиновыми дубинками.
Били очень умело, но недолго – всего ударов пять-шесть, от которых Тота уже не смог встать и его просто потащили и как-то умудрились вновь запихнуть в «стакан», в этот футляр, в котором он и упасть не может, и вскрикнуть уже не может, и даже соображать не может. Однако он ещё живой. До скрежета зубов он сжал челюсти, и эта данность показалась ему как последнее испытание в жизни. И неужели это он не выдержит? Конечно же выдержит! Да ещё как. А вот как – он стал о металлические стенки «стакана» ритм лезгинки выбивать и, что-то на родном крича или воспевая, как-то танцевать.
Снаружи стали бить. Последовала команда:
– Прекратить! – Но Тота попытался продолжить. Это уже не получалось, уже голоса не было, просто писк, и охранники стали хохотать и даже подбадривать, чтобы он продолжал. И он так хотел, пока не провалился в беспамятство.
Пришёл в себя в душевой.
Вновь доставили его в гостевую, однако на сей раз он даже не заметил, как пришёл начальник и какой от него был запах. Он даже не реагировал, на вопросы не отвечал, и кто-то сказал:
– Посмотрите на его глаза, кажется, он рехнулся.
– Он артист. Притворяется.
– А вы дубинкой проверьте, – подсказал начальник.
Вновь его стали бить, и он уже валялся на бетонном полу, как вдруг лёжа стал что-то орать, по-орлиному раздвинув руки, словно и так танцует. Охранники оцепенели:
– Точно рехнулся.
– Может, врача?
– А может, так?! Сапогом в челюсть.
Позже, вспоминая это время, Болотаев не раз думал: смог бы он выстоять? И, конечно же, понимал: исключено!
Эту, сложившуюся за века, российскую систему тюрем переломить никто не смог. Можно было лишь подстроиться, приспособиться или просто поломаться и стать тряпкой, а иного не