по кругу. Описать, как сажали на иглу непокорных бунтарок, и как они отдавались за дозу во время ломки. Описать, как избивали до потери сознания, но так, чтобы не оставлять внешних следов. Описать, как девчонки выторговывали друг у друга тональный крем, чтобы замазывать огромные кровоподтёки от засосов. Описать, как некоторые, как я, сразу, глотая страх и слёзы, соглашались на секс и риск поймать сифилис, чтобы хоть на время отдалить избиения и попробовать избежать наркозависимости. Но я не опишу.
До сих пор содрогаюсь, вспоминая ту чёрную страницу моей биографии. Никогда и никому о ней не расскажу. Слишком гадко на душе становится. Впрочем, там я забыла про душу, слишком гнусно истязали моё тело. Убить себя не давали. Продлился тот ад больше месяца, а потом опять счастливый случай – девушки подняли бунт, началась драка среди клиентов, охрана борделя была сметена разъярёнными бабами и наркоманами, и мне снова удалось сбежать и выбраться на окраину города, бредя, пригибаясь, по какому-то отвратительному вонючему арыку.
И вот тихая весенняя ночь, на небе звёзды, как алмазы, а я сижу на камне на диком пляже далеко за пределами города, мокрая и дрожащая, и жду, пока высохнет прополосканное в море отвратительно открытое платье – единственное, чем я могу прикрыть наготу. Одинокая белая женщина, шпионка без денег и документов в чужой исламской стране, без мужчины, без связи.
Тут я встала и прошлась голой по кромке пляжа, загребая пальцами ног мокрый ледяной песок. И страшно, и холодно, и есть уже хочется. И сейчас я должна решить – жить мне дальше и бороться, или войти в тёмную холодную воду тунисского залива и прекратить невыносимые мучения. Я вспомнила маму и дедушку. Им поди сообщили, что я пропала без вести или вообще погибла, а у дедушки сердце, у бабушки – давление, а мама просто этого не переживёт. А значит, я должна выжить. Вернулась к камню, стащила с ветки и натянула на себя сырое холодное платье. Мокрая тряпка села, как лягушачья кожа. Ничего, наплевать, лязгнула я зубами. Сейчас надо найти, чем согреться, – болеть не на что и некогда. Отныне я не буду дрожать и бояться. Я солгу, украду, даже убью, но выживу.
Ориентируясь как дикая кошка в темноте, пошла обратно в сторону города.
На окраине стянула в чьём-то дворе с полуразрушенным забором несколько простыней, сорвав заодно с верёвки вяленую рыбу. Поев и согревшись, заползла в какую-то обрушенную хибару и уснула. Но на следующую ночь я снова вышла на охоту и раздобыла приличную женскую одежду и обувь. Теперь я могла выйти в город и днём, спрятавшись под традиционной арабской чёрной абайей. На шумных и тесных рынках Медины я безошибочно выделяла в толпе европейских туристов и ловко изымала у них кошельки и даже подрезала женскую сумку. На третий день я смогла нанять парня, который помог мне снять номер в отеле, приняла ванну, поела, купила и выпила для профилактики антибиотики. Перебрав барахло, избавилась от лишнего и посчитала деньги. Хватит на месяц. Надо найти работу и жильё. Но сначала – связь. Завтра последнее