дети. Я пишу. Я проживу здесь всё лето. Оставайся. Кстати…
Он замолчал и посмотрел на меня.
– Что?
– Ты же европейка!
– Да, и что?
– В Тунисе очень сложно найти натурщицу.
– О! – я закатила глаза и вздохнула.
– Послушай! Я не богат, но, если ты согласишься мне позировать, я буду тебе даже платить немного. Например, 300 динаров в месяц.
– 300 динаров получает поденщица в оливковых садах, – огрызнулась я.
– О, да ты торгуешься! – и он прищурился, скрестив руки на груди.
– Я прожила здесь полгода. Если бы мой папа не умер, я бы не оказалась на улице, а местные парни и посмотреть бы на меня не посмели.
– Но теперь ты одна и на улице, а я предлагаю тебе дом и работу прямо в доме. Соглашайся, женщина.
– Но не 300 же динаров?! И потом, ты мусульманин, тебе нельзя на меня смотреть, не то что рисовать!
– Ну, хорошо, 400. Только потому, что мы живём в двадцатом веке.
– Мои предки обедали с французскими королями! 700 динаров.
– Ты накинулась на простую рыбу, как бездомная кошка. Подумай, что ты будешь есть и где будешь ночевать, если я тебя отсюда выставлю. 500 динаров.
Я хотела ещё возразить, но вдруг зевнула, стыдливо прикрыв рот.
– Извини, – сказала я Саиду.
– Ничего. Конечно же, ты устала. Идём, я покажу тебе спальню.
– Нет-нет. Я согласна быть твоей натурщицей за 500 динаров. И я буду убирать дом, и стирать, и готовить, и чинить одежду. Но я буду спать внизу, в гостиной, а ты поможешь мне получить документы. Хорошо, Саид?
– Хорошо. Только назови меня ещё раз по имени.
– Сколько тебе лет, Саид? – и я выдавила из себя улыбку.
– Двадцать. А тебе?
– Мне двадцать четыре года, – и я снова заплакала.
Я проплакала тогда целую ночь, скрючившись на диване в гостиной юного художника. Я поехала на край света за приключениями и за мужчиной, но осталась одна и прошла через ад. Я томилась в тюрьме. Я травмировалась. Я подвергалась насилию. Я бродяжничала и вынуждена была воровать и обманывать. Как только у меня рассудок от всего этого не помутился? А может и помутился! Кому теперь я нужна? Как мне жить дальше? Что со мной будет теперь, и что ждёт меня завтра?
Вопросы кружили голову, и она кружилась, засасывая меня в воронку сна.
Утром я встала разбитой и уставшей, постаревшей на тысячу лет, но, выглянув в окно, увидела яркий солнечный мир, в котором Сэр Саид опять стоял, как стоял, ничуть не изменившись. Мне даже обидно стало. Впрочем, обида – это чувство, а на них я решила больше не размениваться. Все свои обиды, страхи, разочарования и сожаления я утопила в водах тунисского залива в ту ночь, когда спаслась из борделя, и затолкала остатки сомнений себе в глотку, когда этой ночью заглушала рыдания ладонями, чтобы не побеспокоить сон моего спасителя. Я больше не буду ни о чём сожалеть и не буду оглядываться назад. Я буду жить, чтобы выжить. Буду жить одним днём. И буду заботиться только о себе…
– Марьям, ты готова? – заглянул ко мне Саид.
– Готова? К чему?
– У