в переходе и уже собирался возвращаться к себе в каморку, зайдя перед этим ради чечевичного супа в столовую номер один. Кстати, я хожу в эту столовую не только потому, что там было относительно дешево, а потому что чувствую себя там номером один.
А еще я, кажется, в тот момент курил и читал статью «Кто зажигает свет в конце тоннеля». Это была статья о том, как отмирают клетки мозга и почему некоторые пережившие клиническую смерть видели некий таинственный всеобъемлющий свет. Подзаголовок статьи гласил: «Как ученые дали прикурить верующим». И тут я поднимаю голову и вижу этого прикуривающего долговязого бородатого детину.
– Ты, видать, ученый! Так, может, и мне дашь прикурить? – обратился я к нему.
– Да, – кивнул он, соглашаясь. – Как ты догадался, братишка?
И это его обращение – «братишка», не «коллега», не «старик», не «дружище», а именно «братишка» – делало ситуацию такой комичной, что мы невольно улыбнулись друг другу.
Да, впервые, когда я его увидел, он всего лишь прикуривал. Стоял там себе под аркой перехода и, ссутулившись, прикрывал горящую спичку ладонью, но мне было достаточно. Я понял, что он факелоносец. Революционер. Прометей. Бунтарь из бригады РАФ. Потому что огонь, вспыхнув, озарил все уголки темной арки и темного перехода, все выбоины и шрамы на потрескавшихся стенах, за которые я непроизвольно держался. Огонь озарил даже саму ночь.
А потом он затушил спичку и, откинув назад шевелюру характерным резким движением, прижал голову и лопатки к шершавой стене и так медленно начал сползать вниз, словно обтирая и одеждой, и шевелюрой каменную кладку. И я слышал, как скреб его плащ о каменную поверхность, и понял, как ему было тяжело держать спичку, стоять здесь, в темном переходе, спиной к спине с одиночеством, сжимая застывшими от холода пальцами щепку – последнюю надежду Одиссея, последнее оружие Ноя. Было видно, как он устал, как он измотан бесконечными шатаниями, бесконечными переходами…
Позже, стараясь не отстать от него ни на шаг, я увидел на его плаще пять маленьких колец, расположенных на спинке в олимпийском порядке. А тогда я лишь слышал, как кольца скребутся о стену, словно это не кольца, а пальцы атлета, сжимавшего до последнего свое копье – свою маленькую спичку.
Отпуская себя в пропасть, он сполз до конца по стенке, полностью сев на пол, но еще долго держал горящую спичку в руках, пока пламя обжигало его грязные длинные ногти. Он по-прежнему держал спичку, не выбрасывал, и тогда огонь начал облизывать пальцы, а после третьей или четвертой затяжки склонился к луже и пустил еще не потухшую спичку в одинокое плаванье, словно та – корабль с алыми парусами, а лужа – это море посреди перехода.
Трудно объяснить, но я сразу понял, что он герой, титан. Точнее, я представил себе его таковым, словно его пальцы – пальцы дискобола со скульптуры, вцепившегося в диск солнца-коробка из последних сил. Но возможности его не безграничны, пальцы разомкнулись, как порванные звенья цепи, выпуская факел из рук, отпуская спичку в дальнее