вы, американцы, говорите… – иностранный студент делает вид, что серьезно не может вспомнить, – ах да: кис май эс[1].
– У меня уже есть задница, которую я целую, спасибо.
– Ой, бля-я-я, – Юнин показательно морщится. – Увольте, сколько можно просить.
Лиен наконец веселеет. Заливается только ему присущим смехом. Этот человек крайне смешлив и более адаптивен, если сравнивать с лучшим другом. Ему определенно удалось быстрее свыкнуться со всеми элементами свободы, отличающей американский менталитет от менталитета их родины.
Кто угодно и на расстоянии сообразит, что Юнин с Лиеном очень разные, но друг другу как братья со старшей школы. Цели ставили вместе, вместе их добивались. Сцепились и пронесли дружбу за море – в государство пятидесяти звезд.
Узы, которые не рвутся так просто, бесконечно меня восхищают.
– Если до конца года буду делать за тебя испанский, отдашь наушники? – Не может не вызвать внутренней улыбки и то, как ожил Коди Бертон, настроившись так серьезно на перспективный бартер.
Я отвлекаюсь на их возбужденные переговоры и потому не сразу смотрю туда, куда не нужно, не должно, неправильно. Куда получается постоянно смотреть вопреки моему желанию.
Солнце наконец сменяет угол и переключается на синюю рубашку графического дизайнера, очевидно, открывая недавнему пленнику несколько больше пространства для осмотра.
Открывает тебе.
Подводит меня не только солнце. Подводит и возбужденный Коди, когда меняет позу и подается к столу.
Самое худшее во всем этом – то абсолютное отклонение от нормы, которое происходит в моей голове, когда ты совершенно случайно смотришь другу за спину, врезаясь взглядом в чудака с факультета философии и психологии.
Мне выпадало многое на пути. Серьезное и страшное. Смехотворное и безобидное.
Разное.
Но я был свободен от наркотического дурмана в мыслях. Такого, когда и ванилин исчезает, и вкус орехового крема, и скупость зимы за окном. Когда ни есть, ни слышать, ни сосредоточиться.
Мне не сложно догадаться, что я слишком часто бывал человеком, чтобы не начать впитывать присущие ему законы, картины мира и особенности натуры. Знаю, что земная эволюция всегда корректирует вымирающие виды, чтобы помочь им адаптироваться и существовать в изменчивом мире.
Возможно, она решила, что пришло время склонить меня к полиамории. Человеческий удел, который не вызывает у меня ничего, кроме отторжения, и претит всей сути моего народа.
А я не хочу склоняться. И реагировать вот так не хочу тоже.
Только звукам без разницы. Они все равно тонут, глохнут, смазываются.
Пыльца в лучах, зерна солнца, а твои глаза смотрят и сводят меня с ума. Точнее, не они, конечно.
Я зацепился не за твой облик. Это хуже всего.
Хуже и то, что поначалу ты замираешь, меня узнав. Застываешь в движениях плеч, и я не могу прочесть намерения, эмоции, мысли, ничего не вижу, хочу отвернуться, отрезветь, закрыть глаза непослушной челкой