посмотреть в эти черные глаза и пытаться найти в них хоть каплю раскаяния за все, что он сделал? За всех, кого он обидел?
Еще и попросила рассказать, хотела услышать о его жизни за эти восемь лет.
Но что это мне даст?
Прощу ли я его, услышав это, прощу, если он узнает меня. Покажу сына? Никогда. Никогда я не смогу спокойно смотреть в глаза и забыть все, что пришлось пережить по его вине. Обо всех унижениях, которым подверглась по вине его семьи.
Глупая затея была вообще прийти в этот дом, строить из себя неприступную крепость, когда при одном взгляде на его кресло меня пробрала дрожь жалости. Но при этом хотелось крикнуть: «Так тебе и надо. Ты должен был сдохнуть, а не сесть в это кресло». Жалость. Она испарилась словно грязь под тряпкой, как только он открыл свой грязный рот, как только его мысли просочились сквозь жаркие касания, сквозь пальцы, которыми он сжал мою шею.
Я была уверена, что все прошло. Что он больше не существует для меня. Но вся моя сущность тянется к этому отвратительному мужчине, как тянется растение к солнцу.
Он был моим солнцем. И он сжег меня, стоило к нему приблизиться.
Я до сих пор чувствую запах обугленного сердца. До сих пор разгребаю последствия этой любви.
А еще каждый день виду отражение любви в глазах собственного сына.
– Мам, ты дома? – стоит только зайти в маленькую квартиру, как он выходит из кухни. А ведь ему только восемь лет, но порой мне кажется, что он гораздо мудрее меня.
– Привет, Дань. Ты поел?
– Даже посуду помыл. Хочешь сыграть в карты?
Каникулы. Чем еще заниматься кроме карт, футбола, чтения и прогулок?
– Конечно, – киваю и снимаю кофту. Разминаю ноги, затекшие после такси, и прохожу в нашу общую комнату. Когда-то здесь еще жил мой папа. Ну как жил. Постоянно лежал на диване. Все время при смерти. Порой я ненавидела себя за мысли, что ему нужно умереть. Оставить меня в покое. Но когда это наконец случилось, я рыдала, не останавливаясь, три дня.
Он ушел, а легче не стало. Кредиты, набранные, чтобы вылечить его от рака, висели тяжелым грузом и не давали расслабиться не на день.
И да, работа на Харитона могла бы облегчить жизнь. Возможно, скажи я ему, кто я такая, и что у него есть сын, стало бы еще лучше, но я не могу.
Не могу рисковать.
Не могу сказать сыну, кто его отец и что он со мной сделал.
– Устала? Может чай сделать? – я погладила Даню по темной голове и улыбнулась. И все-таки среди всего отвратительного, что со мной приключилось, было одно очень и очень хорошее. Лучик света среди тьмы. Данил. Я никогда не знала с ним проблем. Родившись спокойны ребенком, он много спал и хорошо сосал грудь. Он почти никогда не болел, словно в награду за мои постоянные мучения с отцом. Он рос умным, смышленым ребенком. Порой даже слишком спокойным. Дома орал отец, потерявший в этой жизни все, а он смотрел на него и никогда не устраивал мне истерик. Даже пойдя в первый класс во всем бэушном, он ни разу не спросил почему. Почему мы живем так плохо. Почему берем все самое дешевое. А питаемся тем, что хотят выкинуть в ресторане, где я работаю. Почему, работая