вошел, София его предупредила: «Не забывай мыть руки!»
Человек рассеянный, он даже не заметил санитайзера. И вообще, он считал (отчасти подсознательно): то, что предписано другим, не имеет прямого отношения к нему.
Все же он наскоро продезинфицировался. Почувствовал себя маленьким мальчиком, моющим руки, чтобы порадовать маму. Так безопаснее.
Но только в данном случае.
– Каждый раз мой руки, Вирджил. Не забывай.
София жестом показала, как их надо мыть, и Вирджил кивнул: обязательно.
Он сделал глубокий вдох. Поднес флейту к губам. Расставил пальцы по клавишам и заиграл.
Ноты-вздохи трудно было ассоциировать с музыкальным инструментом. (Это подобие флейты Вирджил сам вырезал из ветки бузины.)
Он попытался объяснить семье, что не собирается играть традиционную музыку, да и музыку вообще, это будет особая коммуникация между ним, Вирджилом, и жертвой инсульта.
Что-то вроде молитвы – его молитвы, обращенной к отцу.
Джессалин следила за тем, чтобы каждое утро он мог побыть с Уайти наедине. Остальных это, видимо, раздражало, но мать проявляла твердость. Она знала, что старшие отодвинут его в сторонку и он не отважится подойти к больному. За это он был ей благодарен, но при этом испытывал чувство растерянности, ведь интимная атмосфера сродни крупному плану: все приобретает большее значение. Ему было комфортнее держаться на расстоянии.
В сущности, это он оттолкнул Сабину, а не она его. Хотя, если говорить о физическом, так сказать, буквальном аспекте, их разрыв можно было интерпретировать иначе – именно так (вероятно) считала Сабина.
Эти мысли пронеслись у него в голове, пока он играл на флейте. Язык по-прежнему казался опухшим, пальцы плохо слушались, но издаваемые звуки были прекрасны (по крайней мере, на слух исполнителя), и они (похоже) производили впечатление на прикованного к кровати – синюшные веки трепетали, губы готовы были что-то произнести, а левая рука (вся в синяках и ранках) очень медленно, с невероятным усилием потянулась к Вирджилу, не способная подняться и потому ползущая по одеялу, растопыривающая пальцы, чего раньше не наблюдалось, потом рот дернулся, что-то похожее на спазм, и явственно выдавил из себя «Вир-джил» – первое внятное слово, произнесенное Уайти Макклареном за все дни в больнице.
Вир-джил.
Сын смотрел на отца в остолбенении. Он не был уверен, что не ослышался. Флейта выпала из его рук и запрыгала по полу.
И тут он разрыдался.
Возвращение Уайти
– Првет.
Максимум, на что его хватало. Зато с улыбкой в пол-лица и со сфокусированным (красным, слезящимся) левым глазом, который видел.
Чем не повод порадоваться.
И он мог кивнуть. С подготовкой, с некоторым усилием – кивнуть.
А еще он мог пошевелить (пока еще не «восстановить движения в полном объеме») левой рукой, почти нормально, и его родня набирала в легкие побольше воздуха, прежде чем войти в палату в ожидании того, что они могут увидеть (теперь каждый