и ее чувства и события минувшего дня. Но все было как прежде, беседа шла неспешно, никто ничего не заметил, матушка, рассказывала про попугая, сестра, что-то вторила, батюшка поддакивал, хотя на самом деле никто никого не слышал, да и не слушал.
Закончив про попугая, заговорили про музыкальный сезон, что в этом году отстроили специальную залу, и высадили серебристый тополь и кипарисы по периметру. И по заверению архитектора, сия живая конструкция должна создать глубокий звук и необходимую акустику, отчего мелодия, вместо того, чтобы раствориться, будет уходить высоко ввысь, доставляя ценителям музыки истинное наслаждение. Словом обсуждали разные мелочи, которые обычно вызывали в Лизе живой отклик и неподдельный интерес, прежде всего по причине отсутствия ее собственной жизни, так как чужая жизнь увлекательнее тогда, когда собственная не изобилует ни приключения, ни увлекательными событиями. Но теперь, все разговоры, казались и глупыми и скучными, а любимые домочадцы отчего то раздражали как никогда. Все ее мысли теперь были заняты лишь им…
Зачем он сюда приехал? От чего бежит? Почему сюртук так дурно на нем сидел? Отчего отставной? На что так зол, ибо нельзя было не заметить, что за маской галантности и любезности бушевали и гнев и ярость?
Не выдержав, семейный щебет, Лиза, внезапно прервала разговор:
– Батюшка, а что с нашим соседом Долгополовым? Продал ли он именье? Сегодня сидела в саду, и все расстраивалась, что такой сад и в запустенье. Неужели же его, так никто и не купил?
– Продали, продали, милая, еще месяц назад, да я тебе, кажется, уже рассказывал? Или нет, Ей Богу, сам не помню, – ответил отец.
– И я запамятовала, батюшка, – соврала Лиза, так как отличалась исключительно прекрасной памятью.
– Так продал он именье экспедитору третьего отдела третьей экспедиции, Михаил Иогановичу Мейеру. Сам я с ним не знаком, но наслышан, наслышан, – многозначительно ответил отец.
Лиза чуть не выронила вилку, но тут же, спохватилась, и украдкой посмотрела на матушку, с сестрицей, дабы убедиться, что ничем не выдала себя, и свой интерес к Мейеру, но те ожесточенно воевали с почти деревянным мясом, так что к счастью ничего так и не заметили.
– Николаша, надобно повара выписать из Петербурга, так не куда не годиться, – не выдержала Мария Петровна.
– Да зря ты моя голубушка, отменное мясо, – успокаивал ее отец, не привередливый в быту и до той степени не желающий обременять себя лишними хозяйственными делами и другими мирскими заботами, что готов был, жевать хоть древесину, будто из семейства бобриных. Так что, если бы не крайняя привередливость во всем матери и ее ежеминутные хлопоты, жить бы им в простой избе, а миллионы хранить в кубышке, призванной, Николаю Александровичу, исключительно душу греть.
– Ну уж нет, Николаша, – не на шутку рассердилась Мария Петровна.
– Так, что там с Мейером? Ты не договорил батюшка, – повторила свой вопрос Лиза.
– Да Бог с ним с Мейером, на кой он сдался, мясо