однокомнатная квартирка. Громадная хрустальная люстра (не иначе как в театре свистнули) озаряет благородную темную мебель.
– Место, Джерри, – приказывает хозяйка.
Бульдог молча укладывается на коврик возле основательного кожаного дивана, вперив в меня недремлющие свирепые, налитые кровью бельма.
Некое существо мужского пола утонуло в кожаном кресле, впившись в экран плоского телевизора с диагональю метра полтора.
– Костик, – зовет мать Виолетты, – пожалуйста, оторвись от политики. У нас гость.
Костик послушно подчиняется. Сутулый, мелковатый, в полосатой рубашке, спортивных штанах и тапочках – типичный обыватель, тихий и пугливый. На его штатской груди болтаются очки.
Мать Виолы подкатывает столик с интеллигентным харчем. Обращаюсь к ней по имени-отчеству, но она поправляет:
– Называйте меня Ларисой. Среди людей искусства не приняты церемонии. А вас как по имени?.. Королек?
– Прозвище такое. Прилепилось, и ношу.
– Очень мило. А кто вас нанял? Извините, но хотелось бы знать, кому еще небезразлична судьба моей дочери.
– Боюсь, что не смогу ответить на ваш вопрос.
– Да мне все равно, лишь бы Леточка нашлась…
Она мигает полными слез глазами. На вид ей лет сорок пять. Сразу видно, тело свое холит, подтяжку сделала: на лице ни единой морщиночки, и мимика чуть искусственная, как у говорящей куклы. И все равно выглядит она немолодой, поблекшей и смертельно уставшей.
– Ну вот, расклеилась, – силиконовые губы Ларисы раздвигает неживая улыбка, открывая ровные белые зубы. – А ведь вы ждете от меня не жалоб и стенаний, а конкретной информации. Леточка исчезла с неделю назад, в прошлую пятницу. Я вернулась из магазина – а на столе записка: «Мама! Я ухожу из этого мира. Прощай. Музыка вознесла меня туда, откуда нет возврата».
– Нельзя ли записку поглядеть?
– Она в милиции. Но текст я помню дословно.
– Виолетта взяла с собой какие-то вещи, деньги?
– Захватила только сумочку, в которой лежало рублей пятьсот, не больше, и свою любимую мягкую игрушку, львенка. Это ее талисман. Леточка и спала с ним в обнимку.
– Мне бы взглянуть на ее фотографии.
На свет является семейный альбом. Погружаюсь в сначала черно-белую, а затем цветную жизнь, беззаботную, замершую, точно стоячая вода. Лариса переворачивает листы, осторожно гладит снимки.
– За что судьба так безжалостна? Сначала отняла у меня мужа, теперь – дочь… Думала, не перенесу, умру и освобожусь, наконец, от мучений. И вот – живу…
Костик поднимает голову, облизывая узенький, как щелочка, ротик. На кончике остренького носика нетающим снежком застыла белая капелька – остаток пироженки.
– А вам что известно об исчезновении Виолетты? – интересуюсь вежливо. – Может, заметили в ее поведении нечто странное?
Костик задумчиво пялится на меня, упершись языком в правую щеку, отчего создается впечатление, будто у него флюс. Кажется, он с трудом удерживается, чтобы не посмотреть на меня в очки,