продолжает, нахмурившись, смотреть на Юну, девушку этот взгляд по полу расплющивает.
– Я не воровка! – отчаянно машет головой Юна. – Я не брала это ожерелье!
– Очень жаль, что, подавшись соблазну лёгкого заработка, ты пошла на это, – вздыхает Рин. – Воровство – грех, и за него рубят руки. Мне правда очень жаль.
В Мирасе, если украденная вещь была дороже невольника на рынке, то за это вору рубили руку. Тут скорее всего правила такие же. Ожерелье, судя по всему, стоит десятерых невольников, и Юна понимает, что из-за чьей-то подставы может лишиться руки, а может обеих.
– Я не крала, мне оно не нужно, – подскакивает на ноги Юна, но в этот раз ее бьют в живот, заставляя согнуться надвое.
Гуук так и стоит посередине зала, обдумывая произошедшее. Все его люди в ожидании смотрят на правителя и ждут вердикт, от которого зависит не просто то, захочет ли ещё кто-то что-то красть во дворце, но и его образ. Любого другого Гуук бы даже казнить приказал, но отрубить девушке руку, притом он сильно сомневается в том, что Юна украла ожерелье, он не прикажет. Нужно заменить наказание, но оно должно быть жестоким и запоминающимся, чтобы неповадно было. Гуук от ее выходок устал, и если бы не воровство, он бы ее лично в своих покоях наказал, притом так, что девушка бы ещё пару дней ни ходить, ни разговаривать бы не смогла.
– Пусть ее высекут.
– Господин? – уточняет удивлённый Бао.
– Сто ударов кнутом. Во дворе. Соберите всех, пусть видят.
Бао в шоке кланяется, думая, что лучше бы девушке отрубили руку. Она не выживет после хлыста и умрёт ещё в процессе или от потери крови, или от болевого шока.
– Думаю, ты будешь довольна наказанием, – смотрит Гуук на Рин.
– Я буду довольна любым вашим решением, – учтиво кланяется девушка, а сама закипает изнутри, что он заменил наказание.
– Я не воровка! Я ничего не крала! Я не буду отвечать за кого-то! – продолжает кричать Юна, пока ее волокут во двор. – Ты не можешь так со мной поступить! Ты не можешь… – умолкает от пронзившей боли, получив ещё один удар в живот от Бао.
– Мой господин, – шипит Бао, – и только так ты можешь обращаться к правителю.
Девушку подтаскивают к одному из столбов, удерживающих навес перед дворцом, и, подняв руки над головой, соединив запястья, привязывают к нему. Юна не умолкает ни на секунду, она продолжает слать проклятия и утверждать, что она не виновна, но ее будто никто не слышит. Вокруг собирается вся прислуга, на балконы выходят гаремы трёх правителей. Ясмин сидит за парапетом на полу и, потирая продолжающую ныть метку, отказывается смотреть и слушать. Ани, приложив ладони к ушам, забилась в свою комнату.
Прямо на Юне разрезают рубаху и избавляют ее от неё. Ее палач, один из воинов, кто обычно стоит у ворот, рассекает кнутом воздух и ждёт приказа для начала. Белоснежный двор забит обслуживающим персоналом, Юна, прислонившись лбом к столбу, делает паузу от постоянных криков, которые утопают в гуле толпы, даёт отдохнуть своему горлу. Она поглядывает на бьющий невдалеке