фламморигаму.
Она подключила токамак к системе вентиляции, чтобы отводить дым. Кабинет тоже пропах костром, но вдоль стен тянулись трубки с мицелием, и воздух, проходя по ним, оставлял токсины в грибнице. Потом Злайя с лаборантами собирали грибные тела и вытягивали из них яд для лекарственных препаратов. Готовая химлаборатория и превосходный кондиционер. Мы прошли мимо рычащей переноски и отправились на поздний завтрак. Любимый ресторанчик умещался на краю утёса, нависшего низко-низко над широкой рекой. Она текла по краю обрыва, а за его бортиком, ещё на ступень ниже, начиналось море. Мы сидели словно на вершине исполинской водяной лестницы и пили пряный лиловый чай, тронутый сахарной пудрой. Когда с ним было покончено, я достала пачку зерпий, уникальные номера на которых можно было использовать и при виртуальных платежах.
– А я тут привезла вам премиальных немножко. Обменять на арахмы не успела, правда.
– Немножко? Я не могу столько взять.
– Это грязные деньги, Злайя, бери, – злорадно пошутила я. – Считай это сделкой с совестью: я отдала эзерам Тритеофрен, а теперь отдаю шчерам их деньги. Так пойдёт?
– Ну, раз так, то пойдёт, – подумав, усмехнулась Злайя. – В больницу отдам, там сестра Онджамина как-нибудь оформит.
Подали искусственные ляжки кузнечиков с овощами. Дымка над рекой дразнила аппетит радужными бликами. Радужными как в начале конца на Кармине. Я одёрнула рукава, чтобы прикрыть мурашки, и подставила лицо солнцу.
– Говоришь, что ни в чём не нуждаешься, но не выводишь шрамы, – проворчала Злайя. – Ты должна потратиться на лицо в следующий раз.
– У меня есть деньги. Я не хочу.
– Знаешь, тогда, когда ещё ничего не случилось… никто, конечно, тебе не говорил, но ты была одной из тех девчонок, на которых взглянешь и думаешь: вот бы мне её волосы, фигуру, мозги и лицо. И лицо, Эмбер. Я хочу, чтобы тебе опять все завидовали.
Она была всего на два года меня старше и даже на полголовы ниже, но иногда очень напоминала маму. И тоже знала обо мне всё. Всё. А я чувствовала на себе весь груз ещё не прожитых веков, отмеренных диастимагу, и заботилась в ответ, как о родной сестре.
– Один эзер сказал, что шрамы меня не портят.
– Эзеры не знали тебя без них, – спорила Злайя.
– А я не помню себя без них. Шрамы – это я. Новая смелая и пуленепробиваемая я. Когда мне страшно или больно, я смотрюсь в зеркало и вспоминаю, как бежала от чуйки-многоножки.
– И почти убежала.
– Почти, – согласилась я. – Но довольно-таки далеко.
– Ты романтик, а я практик. Шрамы приметные, а он на свободе. Вот что я ещё думаю, – продолжала Злайя. – Нас не могли освободить без санкции минори. А это значит, он тоже ставил подпись. Вдруг он на Урьюи? А эта Пенелопа – она вроде улетела? Кто спрячет тебя, если вдруг?
А вот это я зря ей рассказала. Да, Пенелопа с Крусом отложили личинку и нанялись на Роркс. В Миргизе, где они жили, было небезопасно с детьми с тех пор, как сняли ошейники. Я осталась сама