вполне христианское», поскольку в христианстве, «несмотря на пацифизм Иисуса, всегда ощущалась склонность к насилию» [11]. Согласившись с этим, известный экс-священник Джеймс Кэррол добавил, что крестоносцы «оставили шрамы насилия, до сих пор не изглаженные ни с земли, ни из человеческой памяти» [12].
Эти обвинения не новы. Осуждение крестовых походов широко распространилось на Западе в эпоху Просвещения, совершенно не соответствующую своему названию, когда французские и британские интеллектуалы изобрели «Темные века», дабы прославить себя и очернить Католическую Церковь (см. гл. 3). Тогда Вольтер (1694–1778) называл крестовые походы «эпидемией ярости, продлившейся двести лет и отмеченной всеми жестокостями, всеми вероломствами, всеми бесстыдствами и безумствами, на какие способна человеческая природа» [13]. Согласно Дэвиду Юму (1711–1776), крестовые походы стали «самым выдающимся и самым долговечным памятником человеческой глупости всех времен и народов» [14]. Дени Дидро (1713–1784) характеризовал крестовые походы как «эпоху глубочайшего мрака и величайшего безумия… натравить значительную часть мира на злосчастную маленькую страну с тем, чтобы перерезать глотки ее обитателям и захватить каменистые горы, не стоящие и одной капли крови» [15]. Эти обличения только подкрепляли широко распространенное «протестантское убеждение, что крестовые походы были лишь еще одним выражением католического фанатизма и жестокости» [16]. Так, английский историк Томас Фуллер (1608–1661) писал, что крестовые походы были организованы папами, и что эта «война стала позором христианского мира», поскольку христиане пытались лишить мусульман их законных палестинских владений [17].
Но первым мысль, что крестоносцы были ранними европейскими империалистами, использовавшими религию как предлог для захвата и грабежа чужих земель, по-видимому, высказал немецкий лютеранский церковный историк Иоганн Лоренц фон Мосхейм (1693–1755), писавший: «Римские понтифики и европейские князья приняли участие в первом из этих крестовых походов лишь из суеверия, но со временем, обнаружив по опыту, что эти священные войны весьма способствуют увеличению их богатств и расширению власти… [тогда] в дело вступили властолюбие и алчность и усилили диктат фанатизма и суеверия» [18]. Взглядам Мосхейма вторит Эдвард Гиббон (1737–1794), утверждавший, что на самом деле крестоносцы стремились к «сокровищницам Востока, к золоту и бриллиантам, к мраморным и яшмовым дворцам, к пещерам, благоухающим миррой и фимиамом» [19].
В течение двадцатого века этот тезис о материальных интересах развился в целую «материалистическую» теорию о том, почему вообще происходили крестовые походы [20]. Плодовитый автор Джордж Барракло (1908–1984) писал: «Вот наш вердикт о крестовых походах: они были [проявлением] колониальной эксплуатации» [21]. Или, по формулировке Карен Армстронг, «это