подобным Кокамонъину-но Бэтто или Инбумонъину-но Тайфу. Мои родители были в ужасе от этого. Они боялись, что я повредился умом, ибо целыми днями напролет я твердил стихи этих величайших поэтов или пытался сочинять собственные. Мой отец, придворный каллиграф господина Осикоти, хотел, чтобы я также занялся каллиграфией, дающей большие доходы и солидное положение в обществе. Но обыденное существование служащего внушало мне такое неодолимое отвращение, что, в конце концов, не в силах переубедить отца, я ушел из дома. Вместе с монахами-скитальцами я обошел почти всю страну, бывал в священных храмах, видел дивные красоты природы. Я видел две великие реки, впадающие в озеро, а на нем – лодки под парусом, плывущие к берегу, и гусиные стаи, опустившиеся на песчаную отмель. Я видел заходящее солнце, осеннюю луну, снег на горных вершинах; слышал, как звонит колокол в храме, и бушует буря в горах.
Мост в парке
– Десять пейзажей озера в разные времена года: весенний расцвет, облака над двойной вершиной горы, цветы над водой, рыбы в воде, ивы над волнами, соловьи на ветках ив, вечерний свет над горной вершиной, луна на озерной глади, осенняя луна в трех протоках, снег на обвалившемся мосту, – произнес Сотоба, глядя куда-то вдаль.
– Вы тоже бывали в тех местах?
– Я помню все, как сейчас.
Наступила пауза.
– Видел я и чудесный остров в море над лазурными волнами. Он далеко отстоит от суши, но воздух там настолько прозрачный, что с берега моря прекрасно видны неприступные скалы этого острова и расселины в них, – сказал Сэн. – Многого я насмотрелся и многому научился. Но жизнь скитальца полна таких лишений, что я не смог долго выдержать. Придя в большой город, я вынужден был сделать то, чего мне меньше всего хотелось – поступить на службу. Правда, моя работа не была обременительной: два дня я работал, два – отдыхал, и в дни отдыха наслаждался поэзией и одиночеством. «Отшельник и в городе найдет уединение», – отмечено великим Канцзюем.
На городской окраине я построил себе хижину из хвороста и соломы; моим единственным гостем был местный староста, удивительный человек. Его мысли были прочно привязаны к земному – дровам, сену, еде, одежде и, главное, деньгам, – а душа парила высоко. Он любил слушать, как я читал ему стихи; он в них ничего не понимал, но слушал меня с большим вниманием и необыкновенной почтительностью.
– Вы прочтете мне свои стихотворения? – спросил Сотоба.
– Они слишком несовершенны для того, чтобы я осмелился предложить их вашему вниманию, – ответил Сэн и виновато развел руками.
– Восемь лет я провел в большом городе, – продолжал он, – и эти годы я бы не назвал несчастливыми. Но всему приходит конец; в городе случился большой пожар, и моя хижина сгорела в числе сотен прочих домов. Мне трудно передать вам, какой это был удар для меня; построить ее заново у меня уже не было сил. Я вновь отправился странствовать, и с отчаяния не стал писать свое имя на шляпе, как это принято у скитальцев. «Если я умру в дороге, то пусть я умру в безызвестности», – сказал я себе…
Что еще мне поведать вам о своей жизни? Ночлег в поле под рваным одеялом,