пшеницы, старик Гончарук, увозивший внучат от расправы за отца-комиссара, скорбь в глазах людей, уходивших от надвигающейся беды. Затем мысли Платонова перешли к школе. Вот он, учитель, директор ее, проводит здесь последние часы. Не позже чем завтра он должен покинуть село, оставить школу, с которой сроднился душой и сердцем, отдал девять лет вдохновенного труда, школу, в которой воспитал не один десяток юношей и девушек.
Внезапно сквозь маленькую щелочку в ставне полыхнула вспышка, на миг осветив комнату, и оборвала размышления.
Он поднялся с дивана и чуть приоткрыл ставню. «Нельзя терять время. Сейчас же нужно в сельсовет. Первым делом надо выполнить срочное задание райкома партии – помочь колхозникам отправить скот к Лысой горе, а там дальше – на восток. Затем эвакуировать в тыл людей, которым нельзя оставаться в Цебриково. Хотя решение отправить скот вызвало возражение со стороны таких, как Яков Кульвальчук и ему подобные, но он, Платонов, – коммунист, он сумеет настоять на своем. Не Яковы Кульвальчуки решают дело».
Учитель решил все это сделать за остаток ночи, днем он займется разборкой в школе документации, оборудования, имущества. Еще нужно повидать кое-кого из своих учеников. Цебриково Платонов решил покинуть следующей ночью.
Он бережно свернул и спрятал в нагрудный карман гимнастерки ленту дочурки, вложил в барабан нагана два недостающих патрона и вышел. Дверь запер и ключ спрятал в обычном месте.
На дворе стояла предрассветная темнота. Над головой высоко в небе, между поределыми звездами висел ручкой вниз ковш Большой Медведицы. В стороне станции Веселый Кут тускнел и укорачивался гигантский багровый столб пожара. А там, на северо-западе, где шли бои, метались по горизонту багряные сполохи.
«Надо спешить, спешить, – подумал Платонов и энергичным, размашистым шагом направился в сельсовет. – Потом вернусь, чтобы все привести в порядок».
Учитель и ученик
Ранним утром по степи к селу Цебриково во весь опор скакали двое юношей. Их взмыленные лошади, прижав уши и раздувая ноздри, шли голова в голову, и если одна из них чуть отставала, всадник шпорил ее каблуками по потным бокам и она выравнивалась.
Один из юношей, что с карабином за спиной, сидел на рыжей белогривой лошади, был в плащ-палатке, на манер кавказской бурки, ниспадавшей на конский круп. Из-под черной барашковой шапки, лихо сбитой на затылок и держащейся, как говорят, «на честном слове», вилась и падала на лоб буйная светлая прядь волос. Сочный румяный рот с чуть приопущенными уголками губ и бирюзовые глаза придавали лицу юноши нежное, почти девичье выражение. Однако во всей посадке, в манере погонять лошадь проявлялась мужская удаль, в которой нетрудно было угадать стремление походить на Чапаева.
Другой всадник, скакавший на вороной лошади, был в матросском бушлате, полосатом тельнике и надвинутой до бровей фуражке-капитанке. Это был рослый белобрысый парень, сухощавый, крепкого сложения, с длинными жилистыми руками.