он искренне заботится о ваших интересах. Он не допустит, чтобы вам навредили.
Элеонора сохранила безучастное выражение лица.
– Нам придётся восполнить нехватку рабочих рук теперь, когда… когда Лиззи больше нет с нами, – продолжала миссис Филдинг, часто-часто моргая. – Но у меня есть основания полагать, что это ненадолго. Скоро мистер Чарльз прибудет из Парижа, а по его возвращении мы сможем нанять больше людей. До тех пор, я надеюсь, могу рассчитывать на ваше терпение и упорный труд, который поможет нам пережить это трудное время.
Она ждала. Ифе хлопнула в ладоши, но замерла, поняв, что никто к ней не присоединился.
Их отпустили. Элеонору и Ифе отправили на третий этаж, убирать спальни. Ифе пошла сменить постельное бельё мистера Пембрука – к счастью, сам он был в кабинете этажом ниже и не слышал их, – а Элеонора пошла в старую комнату миссис Пембрук.
Всё здесь осталось так же, как в день смерти хозяйки. У Элеоноры это всегда вызывало шок, ведь её собственную спальню на семейном этаже разобрали очень быстро. Щётки миссис Пембрук всё ещё лежали на туалетном столике. Ночная рубашка была сложена на подушке. У кровати стояла свеча, и казалось, в воздухе всё ещё висел след дыма. В мягком изголовье был вшит карман для коробка со спичками – одной не хватало.
Элеонора как следует позаботилась о том, чтобы замести следы своих тайных походов в комнату миссис Пембрук. Ящики выдвигались точно под прямым углом, а щётки для волос аккуратно раскладывались на туалетном столике. Но ей не разрешали находиться здесь, если она не убиралась. Зато мистеру Пембруку было можно. Ему-то не требовалось быть осторожным.
Девушка тихо подкралась к туалетному столику. В детстве она часто сидела здесь, и миссис Пембрук расчёсывала ей волосы. Зеркало всё ещё было закрыто: чёрную марлю накинули на стекло после похорон миссис Пембрук и с тех пор к ней не прикасались. Элеонора не могла смотреть на кровать. Три года назад она увидела под белыми простынями очертания тела миссис Пембрук. Сейчас сам вид белья заставил её вздрогнуть.
Вместо этого она взяла одну из щёток. Несколько прядей волос цвета красного золота всё ещё сохранились, зажатые щетиной. Рядом лежало письмо, написанное за несколько дней до смерти, начинавшееся со слов: «Моя дорогая Эммелина…» Пуфик на одном из кресел был сплющен – место прямо напротив картины, висевшей над камином. Там были изображены три маленькие девочки. Самой старшей было не больше трёх-четырёх лет, младшей – всего несколько недель. Все трое казались странными, застывшими, точно отлитые из воска. Это были три дочери Пембруков, и все они умерли до приезда Элеоноры в Гранборо. Миссис Пембрук назвала их имена, когда Элеонора только приехала – Беатрис, Юджиния и Диана, – и объяснила, что хотя их больше не было в живых, она всё ещё любила их, как сама Элеонора любила свою мать.
Воспоминание было таким ярким. Миссис Пембрук наклонилась к ней, взяла руки Элеоноры в свои – рукава её чёрного крепового платья сморщились, когда миссис Пембрук прикоснулась к ним, – и сказала: «Я кормила их, как ты