едва угадываемый, рокотал Желчуг.
Из шале показались Нимисов с Аркашей. Я присоединился к ним.
– Саблецов как-то брал меня на свои астрономические обсервации. Вдруг он там? – из-за шума приходилось почти кричать.
Ненадолго хватит дождевика. Ветер дул в спину, и сырость уже холодила меж лопаток.
Опрокинутый стул, исхлестанный дождем, растопырил беспомощно ножки, а рядом в траве лежал человек, лежал лицом вниз, вытянув вперед руку, а другую подвернув под себя. Посиневшее лицо и широко раскрытые глаза с белесыми зрачками.
– Что с ним?
Кто спрашивает? Не узнаю голоса.
Я попытался отыскать пульс. Бессмысленно – окоченение успело сковать мышцы. И, перечеркивая шею – темная борозда.
– Он мертв, – я и свой голос не узнал.
– Я будто ждал этого, – верно, Аркаша. – Он раньше на сердце жаловался.
– Сердце не виновато. Он задушен, – я поднялся.
– Вы уверены? – Нимисов смотрел на мое плечо.
– Уверен.
Я осмотрелся. Вот он. Огромные объективы уткнулись в грязь, отвернувшись от нечистого неба.
– Вероятно, Саблецова удавили ремнем его собственного бинокля.
Мы стояли, не решаясь двинуться и тем самым признать свершившееся.
– Надо позвать остальных, – Аркаша не выдержал первым.
– Иди, – я поднял стул, сел. Мокрая одежда липла к телу.
Не спас дождевик. Ничто никого не спасает. Не вставая, дотянулся до бинокля.
– Осторожно! Там могут быть отпечатки пальцев!
– Дождь идет много часов, – я не смотрел на Нимисова, не смотрел на Анатолия. Не смотрел никуда.
Когда Саблецова укладывали на носилки, из руки отделился и упал на землю темный предмет. Я подобрал его. Пешка. Пластмассовая черная пешка. У меня был когда-то такой комплект. Подарок на день рождения в пятом классе.
С биноклем в одной руке и со стулом в другой я плелся за всеми.
В обеденном зале Олег и Юра замешкались в нерешительности.
– Кладите на пол, – распорядился Нимисов.
Я замёрз. Дрожь пробирала, откатывалась в глубь тела и замирала, не исчезая.
– Я полагаю, нам необходимо обсудить, что следует предпринять, – голос Страчанского – единственное, что осталось сухим вокруг. – Для начала переодеться и согреться. Петр Иванович, желателен крепкий кофе или чай.
Ох, как желателен.
Я переменил белье на шерстяное, поверх – тренировочный костюм.
Запах гари стелился из галереи. Пропала мамалыга. Я снял котёл, поставил на стойку. Не Ватель, переживу.
Заварив крепчайший кофе, я вытащил из шкафа узкую бутылку «Молдовы». Действие сухого закона приостановлено.
В обеденном зале уже ждали.
– По тридцать граммов, – рука тряслась, как у киношного алкоголика.
– Нас с Александром Борисовичем увольте, – Нимисов вытащил из кармана куртки золотое яйцо, развинтил, свинтил – получились две крохотные рюмки. Их другого кармана явился хрустальный флакон. Острый запах разнесся по комнате.
Вместе