мне нужен не на день или два. Туг моего отца бросили под копыта коней. Я вот думаю – не время ли поднять его?
– О! – удивленно округлил рот Боорчу. – Я готов повесить на пояс меч.
– Сейчас ты поезжай к отцу. Поговори с ним. Если отпустит, приезжай.
– Отпустит или нет – приеду. Мне ли, зевая от скуки, пасти овец и доить кобылиц? – Боорчу шутливо-молодецки подбоченился.
– Самовольно не приезжай, Боорчу. Твой отец должен остаться нашим другом. Нам нужно много друзей.
– Ладно, – пообещал Боорчу не очень охотно.
Попрощались и разъехались в разные стороны.
К своей стоянке Тэмуджин добрался на другой день поздно ночью. С низовьев Керулена дул сильный ветер, нес мелкую пыль, свистел в кустах тальника. Бросив повод на кол коновязи, Тэмуджин постоял, ожидая, что кто-нибудь выйдет из той или другой юрты. Тихо. Спят. Как можно! Всех повяжут когда-нибудь…
Идти к жене не хотелось. Но и в свою юрту не пойдешь: мать будет недовольна. Не хочет, чтобы он обижал Борте. Мать чуткая, а вот не поймет никак, что все наоборот. Это Борте обижает его своей кичливостью. Ну, ничего, он ей укажет ее место. Пусть только попробует возвеличиваться перед ним.
Он решительно отбросил полог белой юрты, переступил порог. Темень, собственного носа не видно.
– Тэмуджин?
Зашуршала одежда. Рядом с собой он услышал дыхание Борте. Ее руки быстро-быстро ощупали плечи, голову, обвились вокруг шеи, теплая щека прижалась к его подбородку. Он отодвинул жену, внутренне напрягаясь, сказал:
– Иди расседлай коня.
Ждал отказа, заранее закипая от злости.
– Я сейчас, – просто сказала Борте, возясь у постели.
Он разгреб пепел в очаге, вывернул снизу горячие угольки, принялся разводить огонь. Готовность Борте подчиниться привела его в замешательство. Он ожидал другого. Подбрасывая в пламя крошки аргала, прислушивался к звукам за стеной юрты. Конь у него норовистый. Может и лягнуть, и укусить, особенно если почует, что человек перед ним робеет. Ничего не слышно, кроме шума ветра. Кажется, все обойдется.
Сгибаясь под тяжестью седла, Борте вошла в юрту. Следом ворвался ветер, громко хлопнул дверным пологом, закрутил, смял огонь в очаге. Борте поправила полог, поставила на огонь котел с супом – шулюном, налила в чашку кумыса, протянула ему. Круглое ее лицо с узким, приподнятым к вискам разрезом глаз было спокойным.
– Как спите! Уволокут всех – не проснетесь.
Получилось это у него не сердито, а ворчливо.
– Я не спала.
– Почему же не вышла?
– Тебе хотелось пойти в юрту матери. Зачем же мешать? – Она насмешливо посмотрела на него.
У Тэмуджина вдруг пропала охота спорить. Молча выпил кумыс, подал ей чашу.
– Налей еще… Борте, ты помнишь, как я жил у вас?
– Помню. – Она задумалась. – Ты боялся собак и чужих ребятишек. – Неожиданно улыбнулась – по-доброму, без насмешки.
– Ребятишек я не боялся!
– Ну-ну, рассказывай… – Поставила перед ним суп. – Ешь. Устал? –