также заставляло их лица морщиться, ровно как и использование в общении английского языка. К употреблению коего они прибегали с явным неудовольствием да и то, если речь шла о жизненной необходимости и спасении общемировых ценностей. Может действительно миф о превосходстве арийской расы и второй миф – о принадлежности немецкой национальности к арийцам, глубоко укоренились в этом поколении немцев, несмотря на внешнее ярко выраженное непризнание всего, что происходило в Германии в первой половине 20 века. И другие народы, особенно против кого велась война, они не признавали равными себе по уровню.
Ту же аналогию с закладкой уже советских стереотипов можно проследить и в наших бабушках и дедушках, со своими причудами, взглядами, которые мы иногда не в силах понять из-за другого воспитания.
Другое дело – молодые бюргеры. Эти ребята уже являлись космополитами, превосходно владели и не стеснялись использовать язык туманного Альбиона. Да и общаться с ними было действительно просто, ввиду отсутствия признаков снобизма в разговоре.
Следующая фаза социально-этнического стеснения наступала для меня, когда заканчивался «энтранс». Приходила пора насыщать свой организм строительно-вкусовым материалом. В это время в ресторан заявлялись Натали с Уром, которые примерно в течение моей первой испытаттельной недели оставались в отеле, приглядывая за нашей деятельностью и согласуя рабочие моменты с администрацией отеля.
Памятуя о наказе Натали продолжать работать во время принятия пищи, разделяя трапезу вместе с гостями, я отчаянно метался с тарелками по ресторану меж столиков и жующих всевключенцев, тщетно пытаясь услышать родную речь и подсесть к землякам. Но нет, наше и без того немногочисленное представительство было самым голодным и являлось к открытию ресторана. И за те полчаса, что я стоял на входе, успевало насытиться и покинуть вскармливающее лоно турецко-шведской столовой.
В этот час в ресторане оставались лишь пожилые немецкие компашки и, следящие за моими хаотичными перемещениями, Натали с Уром. В эти моменты я завидовал Мусти, вернее его среднему знанию немецкого. И сожалел, что не изучал язык Шиллера и Канта в школе в последнем классе, когда была такая возможность. На немецком я знал помимо «ахтунга» и «зергута» только «der cluge hund» – умная собака, «ich bin matrossen» – я был матросом, «das ist fantastish», «nicht ferstein» и парочку смешных слов вроде «штангенциркуль», «гевонлишь» и «абкхёкля» – но уже без знания их перевода. Согласитесь, с таким глубоким познанием сложно поддерживать разговор на достойном уровне.
Я даже не знаю, возражали ли немцы. Вернее, насколько сильно они возражали, ужинающие зачастую пожилыми парочками, против присутствия моей персоны в их заботливо фаршированном крабовыми салатиками гнездышке.
А дело происходило следующим образом. Сразу после вежливо произносимого мной «гутенаппетит» я нагло подсаживался рядом c бюргерской пожилёжью. Выставлял свою тару с провиантом, сдвигая иной раз их тарелки к краю, и очень выразительно жевал, периодически поднимая взгляд на представителей