Это она, значит, хочет меня спровадить, где у нее тут жилец, должна была бы хоть кровать стоять. «Только и всего? Бросьте. Жилец раньше обеда не вернется, ведь он же на работе. Да, больше мне мой приятель ничего не рассказывал, велел только забрать товар, – сгорбившись, Людерс с наслаждением прихлебывает кофе. – Кофе-то какой горячий. А на улице сегодня холодно, что ж ему было мне еще рассказывать? Разве это правда, что вы вдова, это так и есть?» – «Да». – «Значит, муж ваш умер? На войне убили?» – «Послушайте, я занята. Мне надо готовить». – «Ах, дайте мне еще чашечку. Куда вам торопиться? Такими молодыми мы уж с вами больше не встретимся. А что, детки у вас есть?» – «Уходите, пожалуйста. Вещи вы уже получили, а у меня нет времени». – «Ну, ну, не сердитесь, еще того гляди полицию вызовете, из-за меня вам это можно и не делать, я и так уйду, вот только допью чашку. И что это у вас вдруг времени нет? На днях у вас хватило времени, сами знаете на что. Впрочем, как хотите, я не таковский, я уйду».
Нахлобучивает шляпу, встает, сует сверток со шнурками под мышку, медленно подходит к двери, вот уже миновал ее и вдруг быстро оборачивается: «А денежки? Пожалуйте-ка». Левая рука вытянута, указательный палец подманивает. Дамочка прикрывает рукой рот, маленький Людерс подходит вплотную: «Только крикни у меня. Видно, деньги даешь, только когда имела мужчину? Что, видишь теперь? Всё знаем. Между приятелями секретов не бывает». Этакое свинство, сука проклятая, еще и траур носит, охотнее всего залепил бы ей в морду, ничем не лучше моей старухи. У дамочки лицо пылает, но только справа, слева оно белее снега. В руках она держит портмоне, перебирает в нем пальцами, а широко раскрытыми глазами уставилась на щупленького Людерса. Ее правая рука протягивает ему монетки. Выражение лица у нее неестественное. Палец Людерса продолжает подманивать. Она высыпает ему в ладонь все, что в портмоне. Тогда он возвращается в комнату, к столу, стаскивает с него красную вышитую скатерть и прячет к себе за пазуху, дамочка кряхтит, не в силах выдавить ни звука или хотя бы раскрыть рот, стоит, не шелохнется, у двери. Он хватает еще две подушки с дивана, затем айда в кухню, выдвигает ящик кухонного стола, роется в нем. Эх, одна старая оловянная дрянь, ну а теперь ходу, не то еще подымется шум, крик. Тут дамочка хлоп на пол без чувств, выметайся живо.
По коридору, осторожно закрыть входную дверь, вниз по лестнице и – в соседний дом.
Сегодня навылет прострелена грудь[292]
Это было в чудесном раю. Воды кишели рыбою, на земле произрастали деревья, резвились звери земные и морские и птицы.
Но вот что-то зашуршало в листве дерева. Змей, змей, змей высунул голову из листвы, змей жил в раю, и был он хитрее всех зверей полевых, и заговорил он, заговорил с Адамом и Евой[293].
Неделю спустя Франц, с букетом в тонкой бумаге, неторопливо подымается по лестнице, думает о своей толстухе, упрекает себя, хоть и не совсем всерьез, останавливается, а ведь хорошая она у меня девушка, верная, так что брось